Дворня

В замечательном романе Владимира Сорокина «Сахарный Кремль» (рецензию на эту книгу я опубликовал в Сети в конце прошлого года) есть и такой смачный эпизод. Сорокин описывает завсегдатаев кабака «Счастливая Московия» - самого популярного столичного заведения в будущей православно-монархической России. Наряду со многими легко узнаваемыми персонажами (коверный Володька Соловей, в подпитии надрывно пророчащий собственное увольнение, «красноглазый затируха площадной Левонтий» со своим неизменным «однако», «известная кликуша» Пархановна, возвещающая о шестой империи) мы видим:

«В злобном углу, где сидит местная земщина, подкопченная опричниками, крутится семейство балалаечиков Мухалко. Шустрые это ребята, оборотистые, веселить и вышибать деньгу умеют. Говорят, когда-то в шутах кремлевских ходили, но потом их за что-то оттуда опендалили. Запевала у них по кличке Масляный Ус, хорошо и поет, и играет, и вприсядку ходит, но главное – у него всегда песни задушевные и глаза на мокром месте. А народ наш и песню, и слезу уважает…».

Почему я вдруг вспомнил о Михалковых? Не только по причине недавней кончины их семейного «патриарха». Михалковы – это концентрат гнуси советской культурной интеллигенции, отстой имперской номенклатуры – в частности, номенклатуры духа. И, самое главное, некое российское государственное явление.

Род, что называется, с корнями. Служили царям, служили вождям. О чем это говорит? О продажности? Такой ответ, конечно, верен, но слишком прост. Не говорит ли преемственное державное служение Михалковых о том, что ВСЕ ЭТО (Россия до 17-го года, Россия после 17-го года) – суть одно и то же? Служение Сталину – для дворянина Сергея Михалкова сие, по сути, и не измена, вот что важно понять. Приспособляемость – да, но не измена.

Что является михалковской «визиткой», их родовым фирменным знаком? «Сплотила навеки Великая Русь» - утверждают, будто эту строку в сталинском гимне предложил именно Сергей Михалков. Чутко уловил токи времени. Точнее, схватил конъюнктуру. И вождь оценил. В тот момент Сталин и его союзники остро нуждались русском пушечном мясе. Вот Михалков с высочайшего дозволения и бросил нам, русским, кость патриотизма, которую мы, бедные, как бездомные псы, мусолим до сих пор – ведь мы не только песню и слезу уважаем, но и «родину» оченно любим, понимая под ней всякий существующий строй и «великое государство». По сути, этой строкой была легализована идеология «национал-большевизма», ныне восстановленная в пошловатой путинской редакции.

Российский патриотизм двояк. С одной, внешней стороны, это идеология-китч, идеология-клюква для государственного пушечного мяса. А в своей сущности – это просто идеология шкурных интересов правящей номенклатуры. Точнее, идеология, позволяющая номенклатуре обеспечивать свои шкурные интересы, эксплуатируя русское большинство империи.

Сформировалась она примерно в XVI веке, при Иване Грозном – именно тогда в российской элите благородство происхождения стало вытесняться чином. Кстати, тогда же, в XVI веке достигли наивысшего подъема Михалковы. Российский патриотизм как идеология аппарата, идеология номенклатуры – вот что хранит и концентрированно выражает семейство «Мухалко». Можно сказать, что оно принадлежит к некоему «ордену», «ордену дворни» - со своей «тайной» и преемственностью; к «ордену», благополучно существующему со времен Московии и до наших дней.

Как говорится, здесь мудрость. Вот Никиту Михалкова нередко клеймят за то, что он когда-то в «Рабе любви» воспел благородных красных подпольщиков, при этом оплевав белых в лице капитана Федотова, а нынче самолично играет царя в «Сибирском цирюльнике». А Н.С. в ответ лишь в усы посмеивается и твердит как ни в чем не бывало: «Я всегда был монархистом». Намекает, что так его папа воспитал. И я ему верю. Я понимаю, почему в фильме «Утомленные солнцем» симпатии режиссера всецело на стороне мускулистого красного комдива, а не на стороне белых, представленных то в виде ссучившихся подонков (Олег Меньшиков), то в виде выживших из ума маразматиков (Вяч. Тихонов). Комдив в глазах Н.С. гораздо больший монархист, патриот и государственник, чем вся эта белая публика, развращенная петербургским европеизмом и не способная к удерживанию и расширению империи, утратившая понимание ордынской сути России (а то и восстающая против этой сути). Вот здесь-то и кроется объяснение, почему многие царские генералы строили красную армию, а потомственный дворянин Сергей Михалков сочинял гимн для товарища Сталина.

Конечно, после Октября произошла великая чистка номенклатурной «дворни». Фтопку пошли многие: если конкретно – все, безнадежно зараженные «вирусом» западной культуры; все, кто был неспособен принять сущностное российское ордынство новой, большевистской генерации. Но многие и уцелели, остались, сохраняя нити преемственности: Брусилов, Бонч-Бруевич, Игнатьев, Потапов, Шапошников, красный граф Толстой, тот же Михалков – многие. О массе царских офицеров, служивших в красной армия, я и не говорю, равно как и о позднейших сталинских архиереях-орденоносцах – сплошь царских выкормышах. К тому же поредевшая имперская «дворня» была тут же густо пополнена революционными кадрами, всевозможными выдвиженцами и назначенцами. Уже в 1920 году К.Чуковский записывал в своем дневнике: «Как при Николае I, образовался замкнутый в себе класс чиновничьей, департаментской тли, со своим языком, своими нравами». Регенерация российской номенклатурной касты и самой матрицы российской государственности произошла мгновенно. «В комиссарах – дурь самодержавья», - поэтически констатировал М. Волошин.

Конечно же (тут надо поправить Чуковского), советская чиновно-номенклатурная тля воспроизводила гораздо более сущностные архетипы российской государственности: эта тля, минуя петербургский период, апеллировала непосредственно к московскому строю «тягла и службы». Кстати, именно это, московитское служилое, холопское начало тонко уловил в семействе «Мухалко» Владимир Сорокин, поместивший их в свою неомосковскую антиутопию.

Такова «тайна» России: меняются правители и наименования их титулов, меняются флаги и гербы над кремлем – но вовеки пребывает номенклатура, «орден дворни», пусть и радикально обновляемый время от времени, но абсолютно неизменный как феномен, емко выражающий природу российской государственности. Все проходит – «дворня» остается. «Мухалки» - емкий символ этой неизменности, зримое воплощение внутриноменклатурной «связи времен». Отсюда и их доверительные отношения с Путиным, основанные на общей аппаратной идеологии кастовых интересов. Казалось бы, что может связывать тусклого чекиста-подполковника и разудалого режиссера-барина? Отвечаю: номенклатурная принадлежность к Системе, которая, хоть и называет себя – изредка! – «русским государством», но при этом отношения к подлинным интересам русских никогда не имела, не имеет, и не будет иметь.

Кстати, брат Сергея Михалкова, Михаил, служил в НКВД, а впоследствии стал довольно известным советским писателем, выступавшим под псевдонимом Михаил Андронов и Михаил Луговых. Да, дистанция между "органами" и литературой у нас традиционно минимальна. Помните, как Александр Солженицын описывает визит Горького в Соловецкий концлагерь в 1929 году? «Знаменитый писатель сошел на пристань в Бухте Благоденствия. Рядом с ним была его невестка, вся в коже (черная кожаная фуражка, кожаная куртка, кожаные галифе и высокие узкие сапоги) – живой символ ОГПУ плечо-о-плечо с русской литературой» («Архипелаг ГУЛАГ»). Семейство «Мухалко», как выясняется – не менее живой символ этого «плечо-о-плечо». Да и литературный псевдонимчик-то у чекиста Михаила Михалкова прямо-таки пророческий, спецовый: Луговых. Почти Луговой…

Однако вернемся к нашему режиссеру-барину. Вообще Никита Михалков как типаж пошел куда дальше своего отца. Н.С. – феноменальное сочетание опереточной барской вальяжности, собственно таланта (до сих пор с удовольствием смотрю «Неоконченную пьесу…»), а также обычного российского холопства и просто подлости. Типично московитский душевный компот. Мало кто смог бы к ряду изобразить императора, изящно облобызать вельможную ручку Павла Бородина и прилюдно влупить ногой по яйцам мальчишке-нацболу, запустившему в «мэтра» тухлым помидором (при этом парня держали охранники). Последняя сцена была откровенно мерзкой, кабацкой, какой-то мелкоуголовной – совершенно в духе сорокинской «Счастливой Московии». В любой цивилизованной, пусть даже и не шибко нефтегазовой, стране карьера «великого режиссера» на этом и закончилась бы. Но только не у нас! Еще одна «тайна» России?..