Февральская революция, а проще Февраль с большой буквы. Для одних – предбанник Октября с большой буквы, а для других его антипод. На весенних ветерках хорошо размышляется об этом важном событии.
Апогей и катастрофа (к счастью, не окончательная) русского европеизма, русского западничества. Краткий исторический миг русской демократии, противоречивый, но сладостный – спустя четыре века после пленения вечевого колокола на Волхове. Несколько столетий борьбы с российским ордынством, с вертикалью власти и горизонталью народной спины принесли скоропортящийся плод Февраля.
Марфа Борецкая и Андрей Курбский, Чаадаев и декабристы (только не Пестель), наконец, Серебряный век с его поэтами и художниками, купцами и философами, аристократами и демократами, великая, давняя русская альтернатива ордынско-имперской истории – все это «выстрелило» в Феврале пламенем, кровью и шутовством одновременно.
Февраль – дитя Петербурга. Петр, конечно, не упразднил ордынскую модель, он и не собирался это делать – он просто переодел ее в немецкий кафтан. Однако при этом Петр был вынужден легализовать в России европейскую культуру, позволить русским снова быть европейцами. Европеизм двести лет копился в российском безвременьи, рождая чудовищное противоречие между характером культуры, менталитета образованного слоя и характером государства. Копился, чтобы в Феврале попытаться вернуть русских в историю. Но инерция безвременья, инерция Степи оказалась мощнее. Степь ответила реакцией – Октябрем.
Уже в самом Феврале проступал будущий Октябрь, как грязь сквозь снег. Эти бессмысленные лузгающие толпы, заплевавшие шелухой все: Питер, Думу, великую историческую Возможность. Матросы-братишки, их дикие расправы с балтийскими офицерами. Это уже был багровый отсвет грядущего красного террора, трупный запах ЧК.
Да, Февраль несовершенен, в чем-то даже убог. На нем видны родимые пятна «проклятого прошлого», с которым он намеревался покончить. Вадим Штепа верно их отметил: «Тот же сверхцентрализм, отказ признавать региональные движения, лозунг "войны до победного конца" и т.п. Кстати, если бы тогда сразу же заключили мир с Германией - большевики бы просто не появились...». О сверхцентрализме: вскоре после Февраля на Дону собрался Войсковой Круг и провозгласил суверенитет области по образцу «допетровских времен». В ответ Керенский объявил это «изменой революционной родине» и готов был бросить на казаков два военных округа. То есть собирался продолжить в отношении казачества политику царей…
Да, Февраль неоднозначен. И все же. Нельзя сказать, что русская демократия совсем уж не состоялась. Выборы в Учредительное Собрание – прямое следствие Февраля. Они говорят о весьма высокой, по сравнению с нынешней, гражданской зрелости народа. Не случайно «учредилка» стала объектом особой ненависти большевицких узурпаторов – характерно, что и нынешние власти упорно не вспоминают об этом опыте русской демократии. Не случайно и то, что лозунг Учредительного Собрания стал главным лозунгом антибольшевицкой борьбы – с ним считались и довольно консервативные вожди белого движения. Именно демократический антибольшевизм, обращенный к широким социальным слоям, включая крестьян и рабочих, стал наиболее опасным противником красных в ходе гражданской войны и в первые годы после нее.
Есть все-таки в Феврале проблеск Альтернативы. Это видно хотя бы по отношению к нему любых приверженцев ордынской парадигмы. Для царистов Февраль – «масонский заговор», для советских – ненавистная буржуазная революция. Последней он, к несчастью, не стал, пав жертвой имперско-феодальной реакции. Однако февральский вектор продолжился в генерале Власове, в манифесте КОНР. Лучшее февральское наследие живет и в национал-демократии, свободной от ошибок и предрассудков «керенщины». Так что русский Февраль впереди. Настоящий. Успешный.
Mar. 8th, 2010
Показаны сообщения с ярлыком историософия. Показать все сообщения
Показаны сообщения с ярлыком историософия. Показать все сообщения
суббота, 22 мая 2010 г.
Россия: от Ивана Грозного до майора Евсюкова
Иван Грозный – фигура матричная. Именно он предопределил «наше все»: тип государства, характер его взаимоотношений с народом, с внешним миром и даже «с Богом». Если и можно говорить об «отце-основателе» России, заложившем все ее культурно-государственные параметры, то это, конечно, Иван Грозный. Спор о Грозном – это спор о самой России, о ее ценностях и смыслах. Это спор о нашем прошлом, настоящем и, главное, будущем.
Чтобы, лучше понять Грозного, надо рассмотреть, наследником кого и чего он выступал в качестве носителя власти. Грозный наследовал Москву – чтобы стать ее квинтэссенцией и знаменем. Что же такое Москва? Почему она стала «собирательницей русских земель»? Да потому что пользовалась своим исключительным политическим положением, которое пожаловала ей Орда. Москва выполняла грязную работу оккупационной ордынской комендатуры на русских землях. При этом, опираясь на Орду, Москва упорно, без спешки, подминала под себя другие русские государства, насаждая на Руси совершенно невиданные досель порядки – те самые, что московские князья усваивали в ханской ставке. Когда Сарай ослабел, Москва заняла его место в качестве нового центра власти. Это и стало началом России.
Весьма важная деталь, красноречиво говорящая о положении Москвы в период ее становления и об отношении к ней остальной Руси. Л.Н. Гумилев признает: «Оппозиция Москве четко зафиксирована и в литературных памятниках. Так, В.Л. Комарович, рассматривая Китежскую легенду, показал, что слово “татары” использовалось в ней в качестве цензурной зашифровки. Под “татарами” в легенде подразумевалась… Москва, которая, захватывая город за городом, устанавливала в них новые порядки, очень неприятные для ревнителей старины». Такой взгляд на Китежскую легенду помогает осознать еще и вот что. В глазах новгородцев, тверичей, рязанцев, суздальцев московские коллаборационисты, постоянно давившие своих вместе с Ордой, были политически неотличимы от татар, как говорится, до степени смешения. Вся Русь помнила, как Юрий Московский и его брат Иван Калита в союзе с татарами опустошали тверские земли, Рязань, Смоленск…
Итак, активное становление российской государственности, начавшееся в конце XV века при Иване Третьем, деде Ивана Грозного – это, по существу, проекция прежней политики Москвы как ордынской оккупационной комендатуры. Суть этой политики – насаждение на Руси принципиально нового цивилизационного типа, основанного на восточном деспотизме и антизападничестве. Именно эти главные составляющие легли в основу российской государственности, предопределив ее дальнейший генезис. В свете сказанного становится понятной суть конфликта Москвы с демократическим Новгородом. Это не конфликт центра с «сепаратистами», это конфликт разных цивилизаций – российской и русской.
Москва захватила и оккупировала Русь – вот отправная точка осознания происхождения российского государства и понятия Россия. А также отправная точка понимания феномена Ивана Грозного. Лишь осознав политику Грозного как последовательную политику оккупанта можно разгадать «тайну» этого властителя. Лишь вникнув в природу российского государства как государства-оккупанта, типологически неизменного в течение веков, можно понять, где мы живем, и что с нами происходит.
Эпоха Грозного – это эпоха окончательного, можно сказать, большевистского подавления Руси Россией. Московское царство, эта громадная оккупационная комендатура, радикально выступила против остатков ненавистной «старины». Цель политики царя Ивана: окончательно сделать «ордынскую традицию традицией внутренней», «национальной особенностью» (В. Новодворская). Грозный решил, по выражению Ю. Афанасьева, раз и навсегда «соскоблить по живому» с русской земли остатки домонгольского европейского уклада вместе с его носителями. Для этого требовался специальный, небывалый еще аппарат террора и подавления – предтеча ЧК. Им и стала опричнина (1565 г.). Никакой «загадки» в ее появлении нет. Опричнина – прямое порождение оккупационной сущности феномена Москвы.
Суть раздела страны на опричнину и земщину становится ясной, если вспомнить слова Н. Костомарова о том, что земщина «представляла собой как бы чужую покоренную страну». Более того: сразу после раздела страны на указанные части Грозный взял с земщины «контрибуцию» в размере 100 тысяч рублей – на опричные нужды. Историк В.Б. Кобрин пишет: «Чтобы представить себе, что означала в XVI веке эта сумма, можно вспомнить, что село с несколькими деревнями продавали за 100 - 200 рублей. Вклада в монастырь в 50 рублей было достаточно, чтобы вкладчика и его родных поминали ежедневно до тех пор, пока “бог велит сей святой обители стояти”. За 5 - 6 рублей можно было купить шубу на куньем меху. Годовой оклад денежного жалованья служившего при дворе человека невысокого ранга равнялся 5 -10 рублям, а 400 рублей - это был самый высокий боярский оклад. Таким образом, 100 тысяч рублей составляли гигантскую по тем временам сумму. Естественно, платили деньги крестьяне и посадские люди; эти средства буквально выколачивали из них». Как видим не только Петр Первый и товарищ Сталин выколачивали из крестьянства ресурсы на «модернизацию»…
Типологически опричник – это новый вариант ханского баскака на русской земле. Да и сам царь – это типологически хан. Причем Иван Грозный в полемике с Западом открыто обосновывал легитимность своего титула преемственностью с ордынскими «царями», как именовали на Руси ханов. Кстати, по матери, Елене Глинской, Грозный, как известно, был потомком Мамая – очевидно, это дало повод Стефану Баторию упрекать Ивана в том, что тот «кровью своею породнился с басурманами»…
Преступный генезис московской власти и московской государственности хорошо понимал князь Андрей Курбский – тут-то и кроются глубинные причины его конфликта с Грозным. Устами Курбского Грозного обличала оккупированная Москвой Русь: «Хотя я много грешен и недостоин, однако рожден от благородных родителей, от племени великого князя смоленского Федора Ростиславича; а князья этого племени не привыкли свою плоть есть и кровь братий своих пить, как у некоторых издавна ведется обычай: первым дерзнул Юрий Московский в Орде на святого великого князя Михаила Тверского, а за ним и прочие…».
Кульминация опричного террора – поход на Новгород (1570), ставший настоящей внутренней войной на истребление. Как отмечает В.Б. Кобрин, «Новгород не случайно был избран царем Иваном для нанесения удара» - там, несмотря ни на что, «все дышало» памятью о «старине», о вече, о ганзейских связях с Западом. Эту память Грозный решил истребить массовым террором, бушевавшим в течение пяти недель. Террор, не различавший ни пола, ни возраста, носил подчеркнуто зверский характер, призванный парализовать ужасом волю уцелевших новгородцев, равно как и жителей других регионов Московского царства.
Погром охватил не только Новгород, но и окрестные новгородские земли. О том, что происходило, дают представление мемуары немца-опричника Генриха Штадена, который со своим отрядом налетел на одну из усадеб: «Наверху меня встретила княгиня, хотевшая броситься мне в ноги. Но, испугавшись моего грозного вида, она бросилась назад в палаты. Я же всадил ей топор в спину, и она упала на порог. А я перешагнул через труп и познакомился с их девичьей». Штаден пишет, что, выйдя в поход на Новгород, он имел одну лошадь, а вернулся «с 49-ью, из них 22 были запряжены в сани, полные всякого добра».
Что же такое опричнина? Банда оккупантов во главе с оккупантом-царем.
«Писцовые книги, - пишет В.Б. Кобрин, - составленные в первые десятилетия после опричнины, создают впечатление, что страна испытала опустошительное вражеское нашествие. "В пусте" лежит не только больше половины, но порой до 90 процентов земли, иногда в течение многих лет. Даже в центральном Московском уезде обрабатывалось всего около 16 процентов пашни. Часты упоминания "пашни-перелога", которая уже "кустарем поросла", "лесом-рощей поросла" и даже "лесом поросла в бревно, в кол и в жердь": строевой лес успел вырасти на бывшей пашне. Многие помещики разорились настолько, что бросили свои поместья, откуда разбежались все крестьяне, и превратились в нищих - "волочились меж двор”».
Настоящим бедствием стал «хлебный недород», причины которого, читаем у Кобрина, «крылись не только в неблагоприятной погоде, но и в невозможности спокойно вести хозяйство в условиях мобилизаций крестьян для обозной повинности в войсках, грабежей и насильственных экспроприаций. Крестьянское хозяйство лишалось резервов, и первый недород нарушал неустойчивое равновесие. Начался голод, стала массовой смертность.
"Из-за кусочка хлеба человек убивал человека, - пишет Штаден. - А у великого князя по дворам в его подклетных селах (личные села царя. - В. К.)... стояло много тысяч скирд необмолоченного хлеба в снопах. Но он не хотел продавать его своим подданным, и много тысяч людей умерло в стране от голода"».
Историк Б.В. Сапунов решительно не согласен с коллегами, называющими общую цифру жертв террора Ивана Грозного: примерно 10 тысяч человек. «Казненных, - настаивает Б.В. Сапунов, - а так же погибших во время Большого опричного террора было много больше. Достаточно вспомнить разгром Новгорода, который деловито описал немец Генрих Штаден. Добавим разгром других русских городов, огромные потери в ходе проигранной Ливонской войны 1558-1583 гг., запустение центра страны, зафиксированное писцовыми книгами, чтобы сделать вывод, что в те годы имел место спланированный геноцид русского народа (выделено мной – А.Ш.).
Но даже 10 000 казненных в стране с населением в середине ХVI века в 10 -12 000 000 человек - это страшная цифра!..».
Итак, точкой исторического отсчета для России стал спланированный геноцид ее населения, массовый психологический шок, тотальный страх. Это стало генетическим кодом российской государственности, задавшим ее оккупационно-репрессивный характер. Юрий Афанасьев констатирует перетекающую «в современность испорченность всего советского (российского) социума как некоей совокупной субстанции. Не власти только и не только населения, не поголовно всего населения и не буквально каждого представителя власти, а именно всего власте-населения в их органической нерасчлененности и взаимообусловленности на основе их рукотворной обращенности в природное зверство».
Именно эта «испорченность социума» и лежит в основе России как культурно-государственного феномена. И задана изначально она не большевиками, а Иваном Грозным, перед которым все были «равны в рабстве». Большевики эту «испорченность социума» лишь подтвердили и усугубили. Именно опричнина способствовала утверждению в России крепостничества в особо тяжелой форме, что роковым образом сказалось на формировании гражданского общества, на русском национальном характере, на всей нашей исторической судьбе. Без крепостничества не было бы ни советского колхозного строя, ни самого Совка.
Большевизм – это регенерация опричнины, ее марксистское артикулирование. Интернациональный состав первых поколений большевиков как раз и подтверждает этот тезис, поскольку русский этнический фактор в российской государственной традиции – величина всегда бесконечно малая; та же опричнина Грозного была интернациональной. Большевизм, независимо от заявленных поначалу целей, стал радикальным очистительным средством от «западной скверны», скопившейся в России за два межеумочных петербургских столетия. Дух Малюты витал в подвалах ЧК. 1917 год – это конфликт между хрупкой европейской надстройкой России и ее базовой ордынской матрицей, ее природой, вот в чем суть т.н. «русской революции». Чужеродная надстройка европеизма была сметена, отторгнута – как писал Борис Пильняк, революция снова «противопоставила Россию Европе. И еще. Сейчас же. после первых дней революции, Россия бытом, нравом, городами – пошла в семнадцатый век». Дальше, дальше – в шестнадцатый!
Связь между Иваном Грозным и Сталиным лежит отнюдь не в области поверхностных аналогий. Тот, кто отрицает эту связь или не видит ее, ничего не смыслит в России. Сам же Сталин эту связь сознавал очень глубоко. В ходе встречи с учеными и работниками кино, состоявшейся после выхода второй серии фильма «Иван Грозный», Сталин весьма лестно отзывался о царе, «противопоставляя его Петру I, который слишком широко открыл двери для Запада, и в них залетело много плохого».
Сталин и Ко откровенно воспроизводили – правда, в гораздо больших масштабах – геноцидно-репрессивные методы Ивана Грозного и его деда, Ивана Третьего. Примеров для сравнения множество. В 1478 году, после очередного похода Ивана Третьего на Новгород, из «крамольного» города было выслано и расселено по городам Московии более тысячи семей купеческих и детей боярских. Спустя несколько дней под конвоем из Новгорода на чужбину погнали еще семь тысяч семей. Дело было зимой, множество ссыльных погибло по дороге, поскольку людям не дали даже собраться. Уцелевших рассеяли по Московии, новгородским детям боярским давали поместья на чужбине, а вместо них на Новгородчину вселялись московиты. Эта картина геноцида поразительно схожа с раскулачиванием-расказачиванием, когда в очищенные от «генетических контрреволюционеров» станицы заселяли крестьян из центральных регионов. Оккупационно-репрессивные парадигмы российской государственности поразительно устойчивы.
Иван Грозный, естественно, не отставал от своего деда. Костомаров пишет, что у опальных землевладельцев «отнимали не только земли, но даже дома и все движимое имущество; случалось, что их в зимнее время высылали пешком на пустые земли. Таких несчастных было более 12 000 семейств; многие погибали по дороге…». Как видим, сталинские творцы раскулачивания не придумали ничего принципиально нового, высаживая полураздетых ссыльно-переселенцев в дремучей тайге или в голой тундре.
Даже умышленный Голодомор 1932-33 гг., устроенный с целью сломить в крестьянстве, прежде всего украинском, волю к сопротивлению – и тот не является изобретением большевиков. Выше уже приводилось свидетельство Штадена о нежелании Грозного помогать мрущему от голода народу – очевидно, таким образом государь хотел укрепить лояльность своих подданных. Есть примеры и прямой организации массового голода Иваном Грозным. По окончании террора в Новгороде, Грозный повелел сжечь все запасы хлеба и другого продовольствия, изрубить скот; опричники крушили дома, вышибали окна и двери (напомню, дело было в январе). Погром шел и в окрестностях города, где государевы люди истребляли все имущество народа, вплоть до домашних животных. В результате, как пишет Костомаров, уничтожение «хлебных припасов и домашнего скота произвело страшный голод и болезни е только в городе, но и в окрестностях его; доходило до того, что люди поедали друг друга и вырывали мертвых из могил».
Опричный геноцид и геноцид большевистский – это как две стереоколонки, дающие полноценное звучание России, ее смыслов.
Что еще сказать? Мы живем в государстве, созданном Иваном Грозным. Появление книги Владимира Сорокина «День опричника» весьма знаменательно – интуиция настоящего писателя всегда безошибочна. Ведь «день опричника» Евсюкова, проведшего отстрел граждан в супермаркете, глубоко неслучаен. Евсюков – это прямой результат пятивековой селекции российских «государевых слуг».
Уже упоминавшийся немец Штаден свидетельствует: «Любой из опричных мог... обвинить любого из земских в том, что этот должен ему будто бы некую сумму денег. И хотя бы до того опричник совсем не видел обвиняемого им земского, земский все же должен был уплатить опричнику, иначе его ежедневно били публично на торгу кнутом или батогами до тех пор, пока не заплатит... Опричники устраивали с земскими такие штуки, чтобы получить от них деньги или добро, что и описать невозможно».
Этот кодекс поведения оккупанта стал прочной психологической матрицей для российских «государевых людей», вплоть до нынешних спецслужб и МВД. В случае с майором Евсюковым она заявила о себе с первозданной силой. И таких случаев можно привести десятки. Например, еще шесть лет назад в Димитровграде Ульяновской области два пьяных мента зверски пытали и убили человека лишь за то, что он помешал им купить бутылку водки без очереди. А вот недавний «эпизод»: милицейский наряд остановил гражданина во дворе его дома, у человека на его беду не оказалось документов; задержанного повезли было в отделение, но по дороге взяли и убили в безлюдном месте – просто стало лень везти этого «лоха» в ментовку. Подобной хроникой можно заполнить целые страницы. Что стоит за действиями всех этих бандитов в погонах? Тот самый опричный дух, отношение к населению как к быдлу, «земщине», отданной на корм, в пользование «государевым людям». Народ в России – лишь питание для Системы, средство к существованию ее функционеров, будь то чиновник любого ранга, милиционер или, тем более, чекист. А если это средство начинает слишком под ногами путаться… Тут-то вам и майор Евсюков, указавший «земским людишкам» их место. К счастью, до сознания «людишек» начинает худо-бедно доходить, что это государство представляет для них прямую и смертельную опасность.
Приговор Евсюкову, даже демонстративно строгий, ничего не изменит: и Грозный казнил своих опричников, и бериевцы расстреливали ежовцев, а Система-то оставалась. Разумеется, все разговоры о «реформе МВД» - мыльный пузырь. Просто потому, что МВД – это всего лишь уменьшенное подобие российского государства в целом, модель имперской бюрократической пирамиды с ее коррупцией, непроницаемостью для общества, равнодушием и жестокостью к человеку. МВД своим отношением к народу всего лишь ретранслирует позицию государства в целом. И это целое никогда не сможет радикально реформировать свою часть, при этом оставаясь прежним. Но в том-то и дело, что российское государство-оккупант не может измениться. Оно может гнить, разваливаться, безумствовать, мимикрировать, но стать другим – свободным, открытым – не может. Таков его преступный геном. Требуется принципиально иное государство – демократическое и подлинно федеративное, состоящее из равноправных субъектов – республик, в том числе из русских республик; нечто вроде «соединенных штатов России» (более подробно – в моей статье «Россия и модернизация»). Способен ли на это наш «испорченный социум»? Посмотрим.
Feb. 18th, 2010
Чтобы, лучше понять Грозного, надо рассмотреть, наследником кого и чего он выступал в качестве носителя власти. Грозный наследовал Москву – чтобы стать ее квинтэссенцией и знаменем. Что же такое Москва? Почему она стала «собирательницей русских земель»? Да потому что пользовалась своим исключительным политическим положением, которое пожаловала ей Орда. Москва выполняла грязную работу оккупационной ордынской комендатуры на русских землях. При этом, опираясь на Орду, Москва упорно, без спешки, подминала под себя другие русские государства, насаждая на Руси совершенно невиданные досель порядки – те самые, что московские князья усваивали в ханской ставке. Когда Сарай ослабел, Москва заняла его место в качестве нового центра власти. Это и стало началом России.
Весьма важная деталь, красноречиво говорящая о положении Москвы в период ее становления и об отношении к ней остальной Руси. Л.Н. Гумилев признает: «Оппозиция Москве четко зафиксирована и в литературных памятниках. Так, В.Л. Комарович, рассматривая Китежскую легенду, показал, что слово “татары” использовалось в ней в качестве цензурной зашифровки. Под “татарами” в легенде подразумевалась… Москва, которая, захватывая город за городом, устанавливала в них новые порядки, очень неприятные для ревнителей старины». Такой взгляд на Китежскую легенду помогает осознать еще и вот что. В глазах новгородцев, тверичей, рязанцев, суздальцев московские коллаборационисты, постоянно давившие своих вместе с Ордой, были политически неотличимы от татар, как говорится, до степени смешения. Вся Русь помнила, как Юрий Московский и его брат Иван Калита в союзе с татарами опустошали тверские земли, Рязань, Смоленск…
Итак, активное становление российской государственности, начавшееся в конце XV века при Иване Третьем, деде Ивана Грозного – это, по существу, проекция прежней политики Москвы как ордынской оккупационной комендатуры. Суть этой политики – насаждение на Руси принципиально нового цивилизационного типа, основанного на восточном деспотизме и антизападничестве. Именно эти главные составляющие легли в основу российской государственности, предопределив ее дальнейший генезис. В свете сказанного становится понятной суть конфликта Москвы с демократическим Новгородом. Это не конфликт центра с «сепаратистами», это конфликт разных цивилизаций – российской и русской.
Москва захватила и оккупировала Русь – вот отправная точка осознания происхождения российского государства и понятия Россия. А также отправная точка понимания феномена Ивана Грозного. Лишь осознав политику Грозного как последовательную политику оккупанта можно разгадать «тайну» этого властителя. Лишь вникнув в природу российского государства как государства-оккупанта, типологически неизменного в течение веков, можно понять, где мы живем, и что с нами происходит.
Эпоха Грозного – это эпоха окончательного, можно сказать, большевистского подавления Руси Россией. Московское царство, эта громадная оккупационная комендатура, радикально выступила против остатков ненавистной «старины». Цель политики царя Ивана: окончательно сделать «ордынскую традицию традицией внутренней», «национальной особенностью» (В. Новодворская). Грозный решил, по выражению Ю. Афанасьева, раз и навсегда «соскоблить по живому» с русской земли остатки домонгольского европейского уклада вместе с его носителями. Для этого требовался специальный, небывалый еще аппарат террора и подавления – предтеча ЧК. Им и стала опричнина (1565 г.). Никакой «загадки» в ее появлении нет. Опричнина – прямое порождение оккупационной сущности феномена Москвы.
Суть раздела страны на опричнину и земщину становится ясной, если вспомнить слова Н. Костомарова о том, что земщина «представляла собой как бы чужую покоренную страну». Более того: сразу после раздела страны на указанные части Грозный взял с земщины «контрибуцию» в размере 100 тысяч рублей – на опричные нужды. Историк В.Б. Кобрин пишет: «Чтобы представить себе, что означала в XVI веке эта сумма, можно вспомнить, что село с несколькими деревнями продавали за 100 - 200 рублей. Вклада в монастырь в 50 рублей было достаточно, чтобы вкладчика и его родных поминали ежедневно до тех пор, пока “бог велит сей святой обители стояти”. За 5 - 6 рублей можно было купить шубу на куньем меху. Годовой оклад денежного жалованья служившего при дворе человека невысокого ранга равнялся 5 -10 рублям, а 400 рублей - это был самый высокий боярский оклад. Таким образом, 100 тысяч рублей составляли гигантскую по тем временам сумму. Естественно, платили деньги крестьяне и посадские люди; эти средства буквально выколачивали из них». Как видим не только Петр Первый и товарищ Сталин выколачивали из крестьянства ресурсы на «модернизацию»…
Типологически опричник – это новый вариант ханского баскака на русской земле. Да и сам царь – это типологически хан. Причем Иван Грозный в полемике с Западом открыто обосновывал легитимность своего титула преемственностью с ордынскими «царями», как именовали на Руси ханов. Кстати, по матери, Елене Глинской, Грозный, как известно, был потомком Мамая – очевидно, это дало повод Стефану Баторию упрекать Ивана в том, что тот «кровью своею породнился с басурманами»…
Преступный генезис московской власти и московской государственности хорошо понимал князь Андрей Курбский – тут-то и кроются глубинные причины его конфликта с Грозным. Устами Курбского Грозного обличала оккупированная Москвой Русь: «Хотя я много грешен и недостоин, однако рожден от благородных родителей, от племени великого князя смоленского Федора Ростиславича; а князья этого племени не привыкли свою плоть есть и кровь братий своих пить, как у некоторых издавна ведется обычай: первым дерзнул Юрий Московский в Орде на святого великого князя Михаила Тверского, а за ним и прочие…».
Кульминация опричного террора – поход на Новгород (1570), ставший настоящей внутренней войной на истребление. Как отмечает В.Б. Кобрин, «Новгород не случайно был избран царем Иваном для нанесения удара» - там, несмотря ни на что, «все дышало» памятью о «старине», о вече, о ганзейских связях с Западом. Эту память Грозный решил истребить массовым террором, бушевавшим в течение пяти недель. Террор, не различавший ни пола, ни возраста, носил подчеркнуто зверский характер, призванный парализовать ужасом волю уцелевших новгородцев, равно как и жителей других регионов Московского царства.
Погром охватил не только Новгород, но и окрестные новгородские земли. О том, что происходило, дают представление мемуары немца-опричника Генриха Штадена, который со своим отрядом налетел на одну из усадеб: «Наверху меня встретила княгиня, хотевшая броситься мне в ноги. Но, испугавшись моего грозного вида, она бросилась назад в палаты. Я же всадил ей топор в спину, и она упала на порог. А я перешагнул через труп и познакомился с их девичьей». Штаден пишет, что, выйдя в поход на Новгород, он имел одну лошадь, а вернулся «с 49-ью, из них 22 были запряжены в сани, полные всякого добра».
Что же такое опричнина? Банда оккупантов во главе с оккупантом-царем.
«Писцовые книги, - пишет В.Б. Кобрин, - составленные в первые десятилетия после опричнины, создают впечатление, что страна испытала опустошительное вражеское нашествие. "В пусте" лежит не только больше половины, но порой до 90 процентов земли, иногда в течение многих лет. Даже в центральном Московском уезде обрабатывалось всего около 16 процентов пашни. Часты упоминания "пашни-перелога", которая уже "кустарем поросла", "лесом-рощей поросла" и даже "лесом поросла в бревно, в кол и в жердь": строевой лес успел вырасти на бывшей пашне. Многие помещики разорились настолько, что бросили свои поместья, откуда разбежались все крестьяне, и превратились в нищих - "волочились меж двор”».
Настоящим бедствием стал «хлебный недород», причины которого, читаем у Кобрина, «крылись не только в неблагоприятной погоде, но и в невозможности спокойно вести хозяйство в условиях мобилизаций крестьян для обозной повинности в войсках, грабежей и насильственных экспроприаций. Крестьянское хозяйство лишалось резервов, и первый недород нарушал неустойчивое равновесие. Начался голод, стала массовой смертность.
"Из-за кусочка хлеба человек убивал человека, - пишет Штаден. - А у великого князя по дворам в его подклетных селах (личные села царя. - В. К.)... стояло много тысяч скирд необмолоченного хлеба в снопах. Но он не хотел продавать его своим подданным, и много тысяч людей умерло в стране от голода"».
Историк Б.В. Сапунов решительно не согласен с коллегами, называющими общую цифру жертв террора Ивана Грозного: примерно 10 тысяч человек. «Казненных, - настаивает Б.В. Сапунов, - а так же погибших во время Большого опричного террора было много больше. Достаточно вспомнить разгром Новгорода, который деловито описал немец Генрих Штаден. Добавим разгром других русских городов, огромные потери в ходе проигранной Ливонской войны 1558-1583 гг., запустение центра страны, зафиксированное писцовыми книгами, чтобы сделать вывод, что в те годы имел место спланированный геноцид русского народа (выделено мной – А.Ш.).
Но даже 10 000 казненных в стране с населением в середине ХVI века в 10 -12 000 000 человек - это страшная цифра!..».
Итак, точкой исторического отсчета для России стал спланированный геноцид ее населения, массовый психологический шок, тотальный страх. Это стало генетическим кодом российской государственности, задавшим ее оккупационно-репрессивный характер. Юрий Афанасьев констатирует перетекающую «в современность испорченность всего советского (российского) социума как некоей совокупной субстанции. Не власти только и не только населения, не поголовно всего населения и не буквально каждого представителя власти, а именно всего власте-населения в их органической нерасчлененности и взаимообусловленности на основе их рукотворной обращенности в природное зверство».
Именно эта «испорченность социума» и лежит в основе России как культурно-государственного феномена. И задана изначально она не большевиками, а Иваном Грозным, перед которым все были «равны в рабстве». Большевики эту «испорченность социума» лишь подтвердили и усугубили. Именно опричнина способствовала утверждению в России крепостничества в особо тяжелой форме, что роковым образом сказалось на формировании гражданского общества, на русском национальном характере, на всей нашей исторической судьбе. Без крепостничества не было бы ни советского колхозного строя, ни самого Совка.
Большевизм – это регенерация опричнины, ее марксистское артикулирование. Интернациональный состав первых поколений большевиков как раз и подтверждает этот тезис, поскольку русский этнический фактор в российской государственной традиции – величина всегда бесконечно малая; та же опричнина Грозного была интернациональной. Большевизм, независимо от заявленных поначалу целей, стал радикальным очистительным средством от «западной скверны», скопившейся в России за два межеумочных петербургских столетия. Дух Малюты витал в подвалах ЧК. 1917 год – это конфликт между хрупкой европейской надстройкой России и ее базовой ордынской матрицей, ее природой, вот в чем суть т.н. «русской революции». Чужеродная надстройка европеизма была сметена, отторгнута – как писал Борис Пильняк, революция снова «противопоставила Россию Европе. И еще. Сейчас же. после первых дней революции, Россия бытом, нравом, городами – пошла в семнадцатый век». Дальше, дальше – в шестнадцатый!
Связь между Иваном Грозным и Сталиным лежит отнюдь не в области поверхностных аналогий. Тот, кто отрицает эту связь или не видит ее, ничего не смыслит в России. Сам же Сталин эту связь сознавал очень глубоко. В ходе встречи с учеными и работниками кино, состоявшейся после выхода второй серии фильма «Иван Грозный», Сталин весьма лестно отзывался о царе, «противопоставляя его Петру I, который слишком широко открыл двери для Запада, и в них залетело много плохого».
Сталин и Ко откровенно воспроизводили – правда, в гораздо больших масштабах – геноцидно-репрессивные методы Ивана Грозного и его деда, Ивана Третьего. Примеров для сравнения множество. В 1478 году, после очередного похода Ивана Третьего на Новгород, из «крамольного» города было выслано и расселено по городам Московии более тысячи семей купеческих и детей боярских. Спустя несколько дней под конвоем из Новгорода на чужбину погнали еще семь тысяч семей. Дело было зимой, множество ссыльных погибло по дороге, поскольку людям не дали даже собраться. Уцелевших рассеяли по Московии, новгородским детям боярским давали поместья на чужбине, а вместо них на Новгородчину вселялись московиты. Эта картина геноцида поразительно схожа с раскулачиванием-расказачиванием, когда в очищенные от «генетических контрреволюционеров» станицы заселяли крестьян из центральных регионов. Оккупационно-репрессивные парадигмы российской государственности поразительно устойчивы.
Иван Грозный, естественно, не отставал от своего деда. Костомаров пишет, что у опальных землевладельцев «отнимали не только земли, но даже дома и все движимое имущество; случалось, что их в зимнее время высылали пешком на пустые земли. Таких несчастных было более 12 000 семейств; многие погибали по дороге…». Как видим, сталинские творцы раскулачивания не придумали ничего принципиально нового, высаживая полураздетых ссыльно-переселенцев в дремучей тайге или в голой тундре.
Даже умышленный Голодомор 1932-33 гг., устроенный с целью сломить в крестьянстве, прежде всего украинском, волю к сопротивлению – и тот не является изобретением большевиков. Выше уже приводилось свидетельство Штадена о нежелании Грозного помогать мрущему от голода народу – очевидно, таким образом государь хотел укрепить лояльность своих подданных. Есть примеры и прямой организации массового голода Иваном Грозным. По окончании террора в Новгороде, Грозный повелел сжечь все запасы хлеба и другого продовольствия, изрубить скот; опричники крушили дома, вышибали окна и двери (напомню, дело было в январе). Погром шел и в окрестностях города, где государевы люди истребляли все имущество народа, вплоть до домашних животных. В результате, как пишет Костомаров, уничтожение «хлебных припасов и домашнего скота произвело страшный голод и болезни е только в городе, но и в окрестностях его; доходило до того, что люди поедали друг друга и вырывали мертвых из могил».
Опричный геноцид и геноцид большевистский – это как две стереоколонки, дающие полноценное звучание России, ее смыслов.
Что еще сказать? Мы живем в государстве, созданном Иваном Грозным. Появление книги Владимира Сорокина «День опричника» весьма знаменательно – интуиция настоящего писателя всегда безошибочна. Ведь «день опричника» Евсюкова, проведшего отстрел граждан в супермаркете, глубоко неслучаен. Евсюков – это прямой результат пятивековой селекции российских «государевых слуг».
Уже упоминавшийся немец Штаден свидетельствует: «Любой из опричных мог... обвинить любого из земских в том, что этот должен ему будто бы некую сумму денег. И хотя бы до того опричник совсем не видел обвиняемого им земского, земский все же должен был уплатить опричнику, иначе его ежедневно били публично на торгу кнутом или батогами до тех пор, пока не заплатит... Опричники устраивали с земскими такие штуки, чтобы получить от них деньги или добро, что и описать невозможно».
Этот кодекс поведения оккупанта стал прочной психологической матрицей для российских «государевых людей», вплоть до нынешних спецслужб и МВД. В случае с майором Евсюковым она заявила о себе с первозданной силой. И таких случаев можно привести десятки. Например, еще шесть лет назад в Димитровграде Ульяновской области два пьяных мента зверски пытали и убили человека лишь за то, что он помешал им купить бутылку водки без очереди. А вот недавний «эпизод»: милицейский наряд остановил гражданина во дворе его дома, у человека на его беду не оказалось документов; задержанного повезли было в отделение, но по дороге взяли и убили в безлюдном месте – просто стало лень везти этого «лоха» в ментовку. Подобной хроникой можно заполнить целые страницы. Что стоит за действиями всех этих бандитов в погонах? Тот самый опричный дух, отношение к населению как к быдлу, «земщине», отданной на корм, в пользование «государевым людям». Народ в России – лишь питание для Системы, средство к существованию ее функционеров, будь то чиновник любого ранга, милиционер или, тем более, чекист. А если это средство начинает слишком под ногами путаться… Тут-то вам и майор Евсюков, указавший «земским людишкам» их место. К счастью, до сознания «людишек» начинает худо-бедно доходить, что это государство представляет для них прямую и смертельную опасность.
Приговор Евсюкову, даже демонстративно строгий, ничего не изменит: и Грозный казнил своих опричников, и бериевцы расстреливали ежовцев, а Система-то оставалась. Разумеется, все разговоры о «реформе МВД» - мыльный пузырь. Просто потому, что МВД – это всего лишь уменьшенное подобие российского государства в целом, модель имперской бюрократической пирамиды с ее коррупцией, непроницаемостью для общества, равнодушием и жестокостью к человеку. МВД своим отношением к народу всего лишь ретранслирует позицию государства в целом. И это целое никогда не сможет радикально реформировать свою часть, при этом оставаясь прежним. Но в том-то и дело, что российское государство-оккупант не может измениться. Оно может гнить, разваливаться, безумствовать, мимикрировать, но стать другим – свободным, открытым – не может. Таков его преступный геном. Требуется принципиально иное государство – демократическое и подлинно федеративное, состоящее из равноправных субъектов – республик, в том числе из русских республик; нечто вроде «соединенных штатов России» (более подробно – в моей статье «Россия и модернизация»). Способен ли на это наш «испорченный социум»? Посмотрим.
Feb. 18th, 2010
четверг, 3 декабря 2009 г.
Роковая идея: «единая неделимая»
Идея «единой неделимой России» (ЕНР) – центральная составляющая патриотической идеологии, казалось бы, непререкаемая ценность для всякого русского по сей день. Много от чего способно отказаться типовое русское сознание: от той или другой формы авторитаризма и мессианства, от богоносности и безбожия. Русский может быть сталинистом или демократом, западником или почвенником, но всегда безусловной ценностью для него останется «великая единая неделимая Россия», империя, проще говоря. Вне ЕНР русские любых политических и религиозных оттенков просто не мыслят своего исторического бытия.
А ведь идея «единой неделимой», эта священная коровушка-буренушка, не раз сыграла роковую роль в русской судьбе. Вспомним 1919 год – решающий год гражданской войны, тем более, что исполнилось 90 лет тем событиям. Начнем с северо-запада. Командующий Северо-западной армией генерал Юденич дважды пытается взять Петроград. Сначала весной, а затем осенью, одновременно с наступлением Деникина на юге. Оба раза неудачно. Хотя шансы взять Питер и тем самым резко изменить ход всей гражданской войны у Юденича были немалые. Даже с небольшими силами – примерно в 17 тысяч штыков – он в конце октября 19-го года стоял на Пулковских высотах, с которых уже был виден купол Исаакиевского собора. Тем не менее, наступление Юденича окончилось катастрофой. Причина – идея ЕНР.
Дело в том, что плацдармом наступления Юденича была «буржуазно-националистическая» Эстония. Отметим, что в начале 1919 года русские белые успешно дрались с большевизмом в этой стране в союзе с эстонцами. То есть основы для антибольшевистской русско-эстонской коалиции имелись. Эстонцы не прочь были помочь Юденичу в наступлении на Питер, но при одном условии: безоговорочное признание независимости Эстонии.
На этих же условиях в июне 1919 года активно предлагал помощь Юденичу и Маннергейм – в то время регент Финляндии. Он готов был двинуть на красный Питер 100-тысячную армию, если адмирал Колчак, с осени 1918-го признававшийся белыми и союзниками Верховным правителем России, подтвердит независимость финского государства. Колчак, как известно, отказался это сделать – к вящим патриотическим восторгам, неутихающим спустя 90 лет. Представитель Колчака в Париже С. Д. Сазонов официально заявил, что «прибалтийские губернии не могут быть признаны самостоятельным государством. Так же и судьба Финляндии не может быть решена без участия России…». Маннергейм, тем не менее, не терял надежды, все еще веря в здравый смысл своих недавних коллег по царской армии. Он уже был согласен выступить на Питер и в том случае, если один лишь Юденич признает независимость Финляндии. Однако время тянулось, к августу в Финляндии изменилась ситуация и Маннергейм утратил свои политические позиции.
Но и теперь у Юденича оставались огромные шансы взять северную столицу. Надо было лишь признать очевидное – независимость Эстонии. В союзе с эстонской армией, уже доказавшей свою боеспособность, белые вне всяких сомнений сломали бы хребет большевизму на северо-западе, что неминуемо повлекло бы общее крушение Совдепии. Однако Юденич медлил. В конце концов, под нажимом англичан 11 августа 1919 года белое северо-западное правительство признало полную независимость Эстонии. Однако это не могло решить проблему. Эстонцы нуждались в твердых гарантиях со стороны общероссийского правительства Колчака, а их не было. К тому же эстонцы знали о настроениях и самого Юденича, который любил повторять: «Возьмем Питер, а потом повернем на Ревель».
Политической тупостью белых генералов и их чиновников немедленно воспользовались большевики. Уже 31 августа Совет народных комиссаров обратился к Эстонии с предложением мирных переговоров на базе признания независимости Эстонии (такие же предложения красная Москва тогда же сделала Литве, Латвии и Финляндии). Что оставалось делать эстонцам в этой ситуации? Начались переговоры, правда прерванные Эстонией сразу после начала наступления Юденича на Питер 28 сентября.
В силу своей малочисленности (порядка 17 тысяч штыков) Северо-западная армия, несмотря на героизм, воодушевление и высокий темп натиска, Питер не взяла. Не хватило от силы дивизии, а может даже полка. В этом принято винить эстонцев. А не лучше ли поискать виновников катастрофы среди самих белых?
Перенесемся в Латвию. В разгар осеннего наступления Юденича на Питер, 8 октября, 50-тысячная Западная добровольческая армия под командованием Бермондт-Авалова – монархиста и рьяного приверженца идеи ЕНР, повела наступление на Ригу, вступив в войну с «враждебной русскому делу властью Улманиса» с целью «восстановления государственного порядка и дисциплины» в «освобожденных от большевиков частях Западной России». Бермондт-Авалов, как это видно по его воззваниям, был категорически не согласен признавать «самостоятельность мелких республик Эстонии, Латвии и других…», наглядно подтвердив наихудшие опасения молодых балтийских государств в отношении белого движения. Ригу он так и не взял, зато в решающий для Юденича момент вызвал в странах Балтии всплеск антибелогвардейских и вообще антирусских настроений, разумеется, отразившихся на положении Северо-западной армии. А корабли Антанты, вместо того, чтобы поддерживать огнем судьбоносное наступление на Питер, помогали Улманису оборонять латвийскую столицу от упертого «едино-неделимца».
А эстонцы… Вместо обещанной помощи Юденичу, они были вынуждены помогать латышам – против авантюриста Бермондт-Авалова, которого видный деятель белого движения князь А.П. Ливен назвал «одним из главных виновников неудач под Петроградом».
И, тем не менее, эстонцы участвовали в походе на Питер; но во второй половине октября произошел конфликт их командующего Лайдонера с Юденичем. Как полагают, эстонцам стало известно о переписке Колчака и Юденича, в которой белые вожди отрицали право выхода Эстонии из России. Однако когда войска Юденича покатились от Питера, именно 1-я эстонская дивизия спасла «северо-западников» от неминуемого «мешка», ударив в тыл красным.
«Нет никакого сомнения, что самой небольшой помощи Финляндии или – немного более – помощи Эстляндии было бы достаточно, чтобы решить судьбу Петрограда», - признавал Ленин (характерная деталь: Ильич ненароком выдает свое имперское мышление, по привычке называя Эстонское государство Эстляндией). Кто же виноват в том, что указанной помощи белым не последовало? Да прежде всего сами же белые.
Так сработала идея ЕНР под Питером. А что же в это время происходило на юге? 3 июля 1919 года командующий Вооруженными Силами Юга России генерал Деникин начал свой знаменитый поход на Москву. 18 августа казачий корпус Мамонтова с налета взял Тамбов. 31 августа был взят Киев. 6 октября белые взяли Воронеж, 13 октября – Орел, на очереди была Тула и сама Москва. Впервые белые вступили в среднюю полосу России. Кремлевские комиссары уже паковали чемоданы. Однако вскоре положение Деникина изменилось к худшему. Причина та же, что и под Питером – недостаточность сил, растянутость их по фронту, слабые тылы. Вскоре, сосредоточив превосходящие силы, красные нанесли контрудар в направлении Орла и Курска. Фронт с ожесточенными боями покатился к Новороссийску…
Главную причину этого белые патриоты видят в позиции маршала Пилсудского, тогдашнего лидера Польши, который, несмотря на давление Антанты, отказался от активных действий против большевиков, что и позволило им собрать силы для решающего удара по Деникину. Пилсудского как поляка, естественно, не устраивала базовая идея белого движения: «единая неделимая Россия». На это возражают, что Колчак в 1919-м подтвердил-таки независимость Польши, и Деникин, соответственно, тоже. Однако, есть два ключевых момента. Признавая независимость Польши, Колчак и Деникин отказывались решить вопрос о восточной границе Польского государства – дескать, после войны разберемся. Это не устраивало Пилсудского, который опасался, что на восточных рубежах Польша будет урезана до «этнической» границы. Но главное другое. Пилсудский был убежден, что непременным условием нормального существования независимой Польши является независимость Украины.
Еще в 1903 году Пилсудскому грезилась федерация Польши, Литвы и Руси (Украины) – в этом легко узнать контуры так и нереализованной Гадячской унии (1658). Кроме того, в годы гражданской войны маршал выступал «за союз всех бывших европейских колоний России – от Финляндии до Грузии» (в этом ракурсе интересны нынешние контакты Саакашвили, Ющенко, а также лидеров Польши и Балтии). Пилсудский заявлял вполне определенно: «Деникин стал бы нашим союзником, если бы он не противился политическим тенденциям отрыва от России инородных элементов», а главное «признал бы украинское движение» в лице Петлюры. Кстати, Петлюра в 1919 году пытался договориться с Деникиным о совместной борьбе с большевиками, но, разумеется, получил отказ. Если с независимостью Польши белые еще как-то могли смириться, то независимость Украины была вне их понимания, что хорошо показал Михаил Булгаков в пьесе «Дни Турбиных», герои которой готовы, скорее, примириться с большевиками, чем с Петлюрой. В конце концов, Петлюра заключил союз с Пилсудским и в следующем году вместе с ним взял Киев, к сожалению, ненадолго. Польше пошел на пользу союз с Украиной: в решающие дни августа 1920 года 6-я украинская стрелковая дивизия под командованием генерал-хорунжего Безручко стеной встала на пути Буденного и не пропустила его к Варшаве, на соединение с Тухачевским.
Осенью 1919 года Пилсудский видел, что в случае победы белых независимой Украины, а возможно и независимой Балтии не будет. Более того, и положение самой Польши в этом случае становилось шатким, дело вполне могло кончиться какой-нибудь кабальной «федерацией» с Россией. И в решающие дни деникинского наступления польские войска, несмотря на давление Запада, остались на месте. Наши патриоты по сей день клеймят Пилсудского за этот разумный национальный эгоизм. Но никто из них не осуждает белое движение за приверженность отжившим имперским мифам, в жертву которым принесено реальное благополучие и свобода русских. В самом деле, что белые собирались делать в случае взятия Москвы и свержения большевиков? Усмирять Украину и Балтию? Душить казачий «сепаратизм» Дона и Кубани? Искоренять сибирское областничество? Снова присоединять Кавказ? Короче, превратить войну гражданскую в войну империалистическую? Судя по таким персонажам как Бермондт-Авалов, вполне вероятно…
Кстати, в отличие от Польши, Украины и стран Балтии, новообразованные государства Кавказа были согласны на федерацию с Россией, однако белых вождей это не устроило. Идея ЕНР неуклонно делала свое роковое дело, прокладывая большевикам дорогу к победе. В тех же Вооруженных Силах Юга России идея ЕНР работала как некий разрушительный вирус, подрывая боевой дух донского и особенно кубанского казачества с его проукраинской ориентацией. После Февраля 1917 года казаки считали себя свободными от обязательств перед империей и не хотели биться за ее восстановление. Они, по их словам, хотели защищать свою землю, «но не когти царского орла». Если донцы еще соглашались рассматривать будущую Россию как новые Соединенные Штаты, образованные из самостоятельных территорий, в том числе из суверенных казачьих демократий, то Кубань склонялась к полной независимости. Деникин не хотел с этим считаться, стремясь «навязать казакам свои российские привязанности…». Наиболее сложно складывались его отношения с кубанцами, дело дошло даже до репрессий. Член Кубанского правительства Д. Скобцов вспоминал: «Странными и тяжелыми были взаимоотношения кубанцев и добровольцев. Бок о бок дрались, умирали, радовались успехам, а дойдет дело до разговоров о смысле борьбы и ее целях – вырастает стена между двумя сторонами, нет взаимного понимания, отношения неприязни и сарказма». Как признавал барон Врангель, белые были недалеки от того, «чтобы начать драться с казаками, которые составляли половину нашей армии и кровью своей на полях сражений спаяли связь с регулярными частями». О какой боеспособности сил Юга России можно говорить после этого?
Логическим завершением сложных взаимоотношений казаков с белым движением стал Верховный Круг Дона, Кубани и Терека, состоявшийся в январе 1920 года в Екатеринодаре. На нем была принята декларация об объединении трех казачьих демократий в одно независимое федеративное государство: Юго-Восточный союз. Нынешние казаки, наверное, уже и не помнят об этом своем последнем легитимном государственном образовании. С влиянием Деникина было покончено, но с севера накатывалась новая имперская сила – красные…
Итак, причины поражения белых: нерешенный крестьянский вопрос плюс идея ЕНР, сделавшая национальные движения врагами белогвардейцев. Белые не желали видеть, что Российская империя – это перевернутая страница истории. Вместо того, чтобы стать неимперской русской демократической силой, они упорно продолжали связывать интересы русских с существованием архаичной «великой державы». Модели постимперского будущего белыми даже не рассматривались (лишь в 1920 году известный кадет Струве, входивший тогда в крымское правительство Врангеля, заикнулся о федеративном проекте, но было уже поздно). Забавно: наша буржуазия нередко именовала адмирала Колчака «русским Вашингтоном». Однако Вашингтон-то, как известно, боролся за федерацию свободных государств, а не за единую неделимую Америку…
Белым надо было понять две вещи: 1) империя свое отжила; 2) есть только один безусловный враг, в борьбе с которым не может быть компромиссов – большевизм.
Белому движению надлежало стать продолжением вектора западной модернизации, т.е. продолжением серебряного века и февраля, а вместо этого вся борьба белых с красными свелась к противостоянию двух имперских сил. В результате значительный потенциал европеизма, накопленный в России к 1917 году, выгорел в гражданской войне, а существование империи, реанимированной большевиками в самых варварских формах деспотизма, тянется по сей день.
Повторяю, Россия как цивилизационный проект изжила себя давно, еще в 1917 году. Она должна была отправиться в архив истории вслед за Австро-Венгрией, кайзеровской Германией и Османской державой, поскольку задачи буржуазной модернизации вступили в непримиримое противоречие с архаичной имперской матрицей. Большевизм продлил на несколько десятилетий существование России-империи, щедро заплатив за это русским генофондом. В конце 80-х годов прошлого века снова ударил гонг истории: в СССР началась демократическая революция, новый Февраль. Как следствие, пошла естественная дезинтеграция империи. И что же? Этот процесс уперся в основную, базовую часть империи – в Российскую Федерацию. Почему-то наши демократы имеют обыкновение превращаться в великодержавных дуболомов. Если в 1990 году Ельцин еще выступал с идеей создания в составе РФ семи русских республик и предлагал всем регионам и субъектам федерации брать сколь угодно суверенитета, то уже осенью 1991-го он чуть было не послал войска в Чечню, взявшую курс на независимость от России. Это, кстати, в точности повторяет ситуацию 1917 года: вскоре после Февраля на Дону собрался Войсковой Круг и провозгласил суверенитет области по образцу «допетровских времен». В ответ Керенский объявил это «изменой революционной родине» и готов был бросить на казаков два военных округа. То есть собирался продолжить в отношении казачества политику царей, но не решился. Зато большевики вскоре продолжили и даже превзошли…
Вернемся в наши дни. Так вот, потом была первая и вторая чеченские войны, стоившая потоков русской крови, отмена выборов глав субъектов федерации, укрепление «вертикали власти» и т.д. И чем дальше шло новое «собирание земель», тем меньше было демократии и развития. О чем это говорит? Демократизация России обязательно влечет за собой дезинтеграцию России, поскольку противоречит ее централистской, имперской сути. Но Ельцин и его команда побоялись или не захотели быть демократами до конца – скорее всего из опасений потерять власть, подобно Горбачеву. В результате еще одна попытка западнической модернизации провалилась, а к власти пришла партия-монстр со знаковым названием «Единая Россия». Кстати, именно так назывался ударный деникинский бронепоезд, наступавший на Москву осенью 1919-го. Об этом курьезе уже довольно много писали, но ведь действительно очень символично, что партия чекистской власти взяла себе старое белогвардейское название. Красные и белые имперские смыслы встретились, и гражданскую войну можно считать законченной, равно как и саму российскую историю. И когда слышу от президента Медведева о какой-то там модернизации, мне, как говорят в Одессе, просто смешно. Ибо Россия-империя немодернизуема. Это допотопная централистская страна жандармов и чиновников, и другой она быть не может. Все попытки сделать ее демократической и современной, неизбежно упрутся в роковую идею ЕНР. И выход один: переступить через эту идею, разумеется, мирно и цивилизованно.
А ведь идея «единой неделимой», эта священная коровушка-буренушка, не раз сыграла роковую роль в русской судьбе. Вспомним 1919 год – решающий год гражданской войны, тем более, что исполнилось 90 лет тем событиям. Начнем с северо-запада. Командующий Северо-западной армией генерал Юденич дважды пытается взять Петроград. Сначала весной, а затем осенью, одновременно с наступлением Деникина на юге. Оба раза неудачно. Хотя шансы взять Питер и тем самым резко изменить ход всей гражданской войны у Юденича были немалые. Даже с небольшими силами – примерно в 17 тысяч штыков – он в конце октября 19-го года стоял на Пулковских высотах, с которых уже был виден купол Исаакиевского собора. Тем не менее, наступление Юденича окончилось катастрофой. Причина – идея ЕНР.
Дело в том, что плацдармом наступления Юденича была «буржуазно-националистическая» Эстония. Отметим, что в начале 1919 года русские белые успешно дрались с большевизмом в этой стране в союзе с эстонцами. То есть основы для антибольшевистской русско-эстонской коалиции имелись. Эстонцы не прочь были помочь Юденичу в наступлении на Питер, но при одном условии: безоговорочное признание независимости Эстонии.
На этих же условиях в июне 1919 года активно предлагал помощь Юденичу и Маннергейм – в то время регент Финляндии. Он готов был двинуть на красный Питер 100-тысячную армию, если адмирал Колчак, с осени 1918-го признававшийся белыми и союзниками Верховным правителем России, подтвердит независимость финского государства. Колчак, как известно, отказался это сделать – к вящим патриотическим восторгам, неутихающим спустя 90 лет. Представитель Колчака в Париже С. Д. Сазонов официально заявил, что «прибалтийские губернии не могут быть признаны самостоятельным государством. Так же и судьба Финляндии не может быть решена без участия России…». Маннергейм, тем не менее, не терял надежды, все еще веря в здравый смысл своих недавних коллег по царской армии. Он уже был согласен выступить на Питер и в том случае, если один лишь Юденич признает независимость Финляндии. Однако время тянулось, к августу в Финляндии изменилась ситуация и Маннергейм утратил свои политические позиции.
Но и теперь у Юденича оставались огромные шансы взять северную столицу. Надо было лишь признать очевидное – независимость Эстонии. В союзе с эстонской армией, уже доказавшей свою боеспособность, белые вне всяких сомнений сломали бы хребет большевизму на северо-западе, что неминуемо повлекло бы общее крушение Совдепии. Однако Юденич медлил. В конце концов, под нажимом англичан 11 августа 1919 года белое северо-западное правительство признало полную независимость Эстонии. Однако это не могло решить проблему. Эстонцы нуждались в твердых гарантиях со стороны общероссийского правительства Колчака, а их не было. К тому же эстонцы знали о настроениях и самого Юденича, который любил повторять: «Возьмем Питер, а потом повернем на Ревель».
Политической тупостью белых генералов и их чиновников немедленно воспользовались большевики. Уже 31 августа Совет народных комиссаров обратился к Эстонии с предложением мирных переговоров на базе признания независимости Эстонии (такие же предложения красная Москва тогда же сделала Литве, Латвии и Финляндии). Что оставалось делать эстонцам в этой ситуации? Начались переговоры, правда прерванные Эстонией сразу после начала наступления Юденича на Питер 28 сентября.
В силу своей малочисленности (порядка 17 тысяч штыков) Северо-западная армия, несмотря на героизм, воодушевление и высокий темп натиска, Питер не взяла. Не хватило от силы дивизии, а может даже полка. В этом принято винить эстонцев. А не лучше ли поискать виновников катастрофы среди самих белых?
Перенесемся в Латвию. В разгар осеннего наступления Юденича на Питер, 8 октября, 50-тысячная Западная добровольческая армия под командованием Бермондт-Авалова – монархиста и рьяного приверженца идеи ЕНР, повела наступление на Ригу, вступив в войну с «враждебной русскому делу властью Улманиса» с целью «восстановления государственного порядка и дисциплины» в «освобожденных от большевиков частях Западной России». Бермондт-Авалов, как это видно по его воззваниям, был категорически не согласен признавать «самостоятельность мелких республик Эстонии, Латвии и других…», наглядно подтвердив наихудшие опасения молодых балтийских государств в отношении белого движения. Ригу он так и не взял, зато в решающий для Юденича момент вызвал в странах Балтии всплеск антибелогвардейских и вообще антирусских настроений, разумеется, отразившихся на положении Северо-западной армии. А корабли Антанты, вместо того, чтобы поддерживать огнем судьбоносное наступление на Питер, помогали Улманису оборонять латвийскую столицу от упертого «едино-неделимца».
А эстонцы… Вместо обещанной помощи Юденичу, они были вынуждены помогать латышам – против авантюриста Бермондт-Авалова, которого видный деятель белого движения князь А.П. Ливен назвал «одним из главных виновников неудач под Петроградом».
И, тем не менее, эстонцы участвовали в походе на Питер; но во второй половине октября произошел конфликт их командующего Лайдонера с Юденичем. Как полагают, эстонцам стало известно о переписке Колчака и Юденича, в которой белые вожди отрицали право выхода Эстонии из России. Однако когда войска Юденича покатились от Питера, именно 1-я эстонская дивизия спасла «северо-западников» от неминуемого «мешка», ударив в тыл красным.
«Нет никакого сомнения, что самой небольшой помощи Финляндии или – немного более – помощи Эстляндии было бы достаточно, чтобы решить судьбу Петрограда», - признавал Ленин (характерная деталь: Ильич ненароком выдает свое имперское мышление, по привычке называя Эстонское государство Эстляндией). Кто же виноват в том, что указанной помощи белым не последовало? Да прежде всего сами же белые.
Так сработала идея ЕНР под Питером. А что же в это время происходило на юге? 3 июля 1919 года командующий Вооруженными Силами Юга России генерал Деникин начал свой знаменитый поход на Москву. 18 августа казачий корпус Мамонтова с налета взял Тамбов. 31 августа был взят Киев. 6 октября белые взяли Воронеж, 13 октября – Орел, на очереди была Тула и сама Москва. Впервые белые вступили в среднюю полосу России. Кремлевские комиссары уже паковали чемоданы. Однако вскоре положение Деникина изменилось к худшему. Причина та же, что и под Питером – недостаточность сил, растянутость их по фронту, слабые тылы. Вскоре, сосредоточив превосходящие силы, красные нанесли контрудар в направлении Орла и Курска. Фронт с ожесточенными боями покатился к Новороссийску…
Главную причину этого белые патриоты видят в позиции маршала Пилсудского, тогдашнего лидера Польши, который, несмотря на давление Антанты, отказался от активных действий против большевиков, что и позволило им собрать силы для решающего удара по Деникину. Пилсудского как поляка, естественно, не устраивала базовая идея белого движения: «единая неделимая Россия». На это возражают, что Колчак в 1919-м подтвердил-таки независимость Польши, и Деникин, соответственно, тоже. Однако, есть два ключевых момента. Признавая независимость Польши, Колчак и Деникин отказывались решить вопрос о восточной границе Польского государства – дескать, после войны разберемся. Это не устраивало Пилсудского, который опасался, что на восточных рубежах Польша будет урезана до «этнической» границы. Но главное другое. Пилсудский был убежден, что непременным условием нормального существования независимой Польши является независимость Украины.
Еще в 1903 году Пилсудскому грезилась федерация Польши, Литвы и Руси (Украины) – в этом легко узнать контуры так и нереализованной Гадячской унии (1658). Кроме того, в годы гражданской войны маршал выступал «за союз всех бывших европейских колоний России – от Финляндии до Грузии» (в этом ракурсе интересны нынешние контакты Саакашвили, Ющенко, а также лидеров Польши и Балтии). Пилсудский заявлял вполне определенно: «Деникин стал бы нашим союзником, если бы он не противился политическим тенденциям отрыва от России инородных элементов», а главное «признал бы украинское движение» в лице Петлюры. Кстати, Петлюра в 1919 году пытался договориться с Деникиным о совместной борьбе с большевиками, но, разумеется, получил отказ. Если с независимостью Польши белые еще как-то могли смириться, то независимость Украины была вне их понимания, что хорошо показал Михаил Булгаков в пьесе «Дни Турбиных», герои которой готовы, скорее, примириться с большевиками, чем с Петлюрой. В конце концов, Петлюра заключил союз с Пилсудским и в следующем году вместе с ним взял Киев, к сожалению, ненадолго. Польше пошел на пользу союз с Украиной: в решающие дни августа 1920 года 6-я украинская стрелковая дивизия под командованием генерал-хорунжего Безручко стеной встала на пути Буденного и не пропустила его к Варшаве, на соединение с Тухачевским.
Осенью 1919 года Пилсудский видел, что в случае победы белых независимой Украины, а возможно и независимой Балтии не будет. Более того, и положение самой Польши в этом случае становилось шатким, дело вполне могло кончиться какой-нибудь кабальной «федерацией» с Россией. И в решающие дни деникинского наступления польские войска, несмотря на давление Запада, остались на месте. Наши патриоты по сей день клеймят Пилсудского за этот разумный национальный эгоизм. Но никто из них не осуждает белое движение за приверженность отжившим имперским мифам, в жертву которым принесено реальное благополучие и свобода русских. В самом деле, что белые собирались делать в случае взятия Москвы и свержения большевиков? Усмирять Украину и Балтию? Душить казачий «сепаратизм» Дона и Кубани? Искоренять сибирское областничество? Снова присоединять Кавказ? Короче, превратить войну гражданскую в войну империалистическую? Судя по таким персонажам как Бермондт-Авалов, вполне вероятно…
Кстати, в отличие от Польши, Украины и стран Балтии, новообразованные государства Кавказа были согласны на федерацию с Россией, однако белых вождей это не устроило. Идея ЕНР неуклонно делала свое роковое дело, прокладывая большевикам дорогу к победе. В тех же Вооруженных Силах Юга России идея ЕНР работала как некий разрушительный вирус, подрывая боевой дух донского и особенно кубанского казачества с его проукраинской ориентацией. После Февраля 1917 года казаки считали себя свободными от обязательств перед империей и не хотели биться за ее восстановление. Они, по их словам, хотели защищать свою землю, «но не когти царского орла». Если донцы еще соглашались рассматривать будущую Россию как новые Соединенные Штаты, образованные из самостоятельных территорий, в том числе из суверенных казачьих демократий, то Кубань склонялась к полной независимости. Деникин не хотел с этим считаться, стремясь «навязать казакам свои российские привязанности…». Наиболее сложно складывались его отношения с кубанцами, дело дошло даже до репрессий. Член Кубанского правительства Д. Скобцов вспоминал: «Странными и тяжелыми были взаимоотношения кубанцев и добровольцев. Бок о бок дрались, умирали, радовались успехам, а дойдет дело до разговоров о смысле борьбы и ее целях – вырастает стена между двумя сторонами, нет взаимного понимания, отношения неприязни и сарказма». Как признавал барон Врангель, белые были недалеки от того, «чтобы начать драться с казаками, которые составляли половину нашей армии и кровью своей на полях сражений спаяли связь с регулярными частями». О какой боеспособности сил Юга России можно говорить после этого?
Логическим завершением сложных взаимоотношений казаков с белым движением стал Верховный Круг Дона, Кубани и Терека, состоявшийся в январе 1920 года в Екатеринодаре. На нем была принята декларация об объединении трех казачьих демократий в одно независимое федеративное государство: Юго-Восточный союз. Нынешние казаки, наверное, уже и не помнят об этом своем последнем легитимном государственном образовании. С влиянием Деникина было покончено, но с севера накатывалась новая имперская сила – красные…
Итак, причины поражения белых: нерешенный крестьянский вопрос плюс идея ЕНР, сделавшая национальные движения врагами белогвардейцев. Белые не желали видеть, что Российская империя – это перевернутая страница истории. Вместо того, чтобы стать неимперской русской демократической силой, они упорно продолжали связывать интересы русских с существованием архаичной «великой державы». Модели постимперского будущего белыми даже не рассматривались (лишь в 1920 году известный кадет Струве, входивший тогда в крымское правительство Врангеля, заикнулся о федеративном проекте, но было уже поздно). Забавно: наша буржуазия нередко именовала адмирала Колчака «русским Вашингтоном». Однако Вашингтон-то, как известно, боролся за федерацию свободных государств, а не за единую неделимую Америку…
Белым надо было понять две вещи: 1) империя свое отжила; 2) есть только один безусловный враг, в борьбе с которым не может быть компромиссов – большевизм.
Белому движению надлежало стать продолжением вектора западной модернизации, т.е. продолжением серебряного века и февраля, а вместо этого вся борьба белых с красными свелась к противостоянию двух имперских сил. В результате значительный потенциал европеизма, накопленный в России к 1917 году, выгорел в гражданской войне, а существование империи, реанимированной большевиками в самых варварских формах деспотизма, тянется по сей день.
Повторяю, Россия как цивилизационный проект изжила себя давно, еще в 1917 году. Она должна была отправиться в архив истории вслед за Австро-Венгрией, кайзеровской Германией и Османской державой, поскольку задачи буржуазной модернизации вступили в непримиримое противоречие с архаичной имперской матрицей. Большевизм продлил на несколько десятилетий существование России-империи, щедро заплатив за это русским генофондом. В конце 80-х годов прошлого века снова ударил гонг истории: в СССР началась демократическая революция, новый Февраль. Как следствие, пошла естественная дезинтеграция империи. И что же? Этот процесс уперся в основную, базовую часть империи – в Российскую Федерацию. Почему-то наши демократы имеют обыкновение превращаться в великодержавных дуболомов. Если в 1990 году Ельцин еще выступал с идеей создания в составе РФ семи русских республик и предлагал всем регионам и субъектам федерации брать сколь угодно суверенитета, то уже осенью 1991-го он чуть было не послал войска в Чечню, взявшую курс на независимость от России. Это, кстати, в точности повторяет ситуацию 1917 года: вскоре после Февраля на Дону собрался Войсковой Круг и провозгласил суверенитет области по образцу «допетровских времен». В ответ Керенский объявил это «изменой революционной родине» и готов был бросить на казаков два военных округа. То есть собирался продолжить в отношении казачества политику царей, но не решился. Зато большевики вскоре продолжили и даже превзошли…
Вернемся в наши дни. Так вот, потом была первая и вторая чеченские войны, стоившая потоков русской крови, отмена выборов глав субъектов федерации, укрепление «вертикали власти» и т.д. И чем дальше шло новое «собирание земель», тем меньше было демократии и развития. О чем это говорит? Демократизация России обязательно влечет за собой дезинтеграцию России, поскольку противоречит ее централистской, имперской сути. Но Ельцин и его команда побоялись или не захотели быть демократами до конца – скорее всего из опасений потерять власть, подобно Горбачеву. В результате еще одна попытка западнической модернизации провалилась, а к власти пришла партия-монстр со знаковым названием «Единая Россия». Кстати, именно так назывался ударный деникинский бронепоезд, наступавший на Москву осенью 1919-го. Об этом курьезе уже довольно много писали, но ведь действительно очень символично, что партия чекистской власти взяла себе старое белогвардейское название. Красные и белые имперские смыслы встретились, и гражданскую войну можно считать законченной, равно как и саму российскую историю. И когда слышу от президента Медведева о какой-то там модернизации, мне, как говорят в Одессе, просто смешно. Ибо Россия-империя немодернизуема. Это допотопная централистская страна жандармов и чиновников, и другой она быть не может. Все попытки сделать ее демократической и современной, неизбежно упрутся в роковую идею ЕНР. И выход один: переступить через эту идею, разумеется, мирно и цивилизованно.
пятница, 19 июня 2009 г.
«Кулаки» и «колхозники»
В сообществе ru__nazdem недавно был опубликован текст «Скандинавская традиция», посвященный весьма важной, скорее всего, даже ключевой для русского будушего теме. «Герои» поста – известный норвежский праворадикал Варг Викернес и еще более известная правозащитница Валерия Новодворская. Привожу его полностью:
Викернес: В Норвегии мы всегда жили в маленьких селениях, распределенных среди побережья, в то время как население в Швеции и Дании всегда было более сконцентрировано. Во времена викингов датчане и шведы жили в основном в деревнях, в то время как норвежцы жили на фермах.
Люди становятся такими же, как и окружающая их природа. У нас, норвежцев, были самые трудные условия жизни, и мы всегда должны учиться оставаться одни, так как каждая ферма находится на большом расстоянии от других. Это сделало нас сильными индивидуалистами!
Новодворская: Рельеф - это очень важно. Выше нас, севернее, лежит Скандинавия. С совершенно ужасным климатом. С противнейшим рельефом, изрезанным, прихотливым, там фьорды, от одного населенного пункта до другого там не доберешься иначе как на ладье. Ногу поставить некуда. Распахать что-нибудь - ну разве что клумбу разведешь, да и то цветы не вырастут. Так вот что такое этот самый изрезанный рельеф.
Кстати, изрезанный рельеф Аттики, т.е. будущей Эллады, обеспечил одну очень необходимую для индивидуалистического менталитета вещь. Отсутствие крупных поселений, отсутствие самой возможности жить на общинном уровне. Здесь сама география диктует индивидууму, что он будет жить один, а с соседями видеться по большим праздникам. То же и в Скандинавии.
Невозможно сбиться в стаю, невозможно сбиться в кучу. Нет места. И поэтому такие интересные поселения возникают в Аттике.
Здесь Лакедемон (Спарта) на юге, в Пелопоннесе. Севернее - Афины, потом Фивы, потом Коринф. Сами по себе. На одной горе - Афины, на другой горе - Коринф. Где-то кусочек низменности, и там Фивы оказываются. Лакедемон - вообще на очень много стадий южнее. Крошечные полисы. По нашим стандартам крошечные, ибо невозможно создать крупное централизованное государство. От горы до горы очень неудобная местность...
...К перекрестку западной цивилизации третьими подходят скандинавы, подходят варяги. Что эти-то могли дать? Культура у них была в зачаточном состоянии, рационального подхода не было вовсе. Что они могли дать при таком раскладе? Они дают, может быть, самый ценный элемент. Они дают абсолютно индивидуалистический склад. Это будет предопределено их ландшафтом, их климатом. Чистый индивидуализм, такой свирепый индивидуализм! И страсть к свободе…».
четверг, 9 апреля 2009 г.
Гоголь: груз "200"
В день внушительной гоголевской даты захотелось помянуть полемику Николая Васильевича с «неистовым» Белинским, вызванную публикацией «Выбранных мест из переписки с друзьями». Точнее, мне вспомнилось то самое письмо критика к Гоголю, ставшее впоследствии знаменитым. Я поразился актуальности звучания этого яркого публицистического произведения.
Из письма Белинского Гоголю:
"Ей (России) нужны не проповеди (довольно она слышала их!), не молитвы (довольно она твердила их!), а пробуждение в народе чувства человеческого достоинства, столько веков потерянного в грязи и навозе, права и законы, сообразные не с учением церкви, а с здравым смыслом и справедливостью, и строгое, по возможности, их выполнение. А вместо этого она представляет собою ужасное зрелище страны, <...> где, наконец, нет не только никаких гарантий для личности, чести и собственности, но нет даже и полицейского порядка, а есть только огромные корпорации разных служебных воров и грабителей".
Написано в 1847 году. Прошло полтора века...
«Недавно глава МВД РФ Рашид Нургалиев в интервью "Российской газете" оценил ущерб, который наносит коррупция экономике России в 40 млрд руб. в год. "Из-за высокой латентности истинные масштабы коррупции точно определить невозможно, - заявил министр. - Они оцениваются лишь на уровне социологических исследований и экспертных мнений. Так, по данным Парламентской комиссии по борьбе с коррупцией, суммарный ущерб, причиняемый экономике России этим явлением, достигает 40 миллиардов рублей в год. А согласно некоторым зарубежным экспертным оценкам - превышает $20 млрд"».
То есть за годы, минувшие со времени переписки Гоголя с Белинским, все российское государство как таковое эволюционировало в одну «огромную корпорацию разных служебных воров и грабителей». Снизу доверху. Вряд ли Николай «Палкин», при всех его недостатках, был коррупционером и занимался «распилами бабла» и «крышеванием». А сейчас выражение «кремлевская мафия» - общеизвестно. А еще – по сравнению с гоголевскими временами усилиями империи резко снизилось генетическое качество русского населения, не говоря уже о стремительном росте бытового одичания. Раньше обращались «Милостивый государь!» или «Сударь!», а теперь окликают «Мужчина!» или просто «Мужик!». Все поголовно стали «мужиками» и «бабами», эдакими государственными крепостными.
Как и при Гоголе, нет никаких гарантий ни для личности, ни для собственности, более того: их еще меньше. Нет и «полицейского порядка», т.е. элементарного исполнения стражами закона своих служебных обязанностей. Попробуйте хотя бы подать заявление в милицию, допустим, в случае бандитского нападения на вас. Замучаетесь пыль глотать, как сказал однажды товарищ Путин. А уж про гаишника-взяточника я молчу. Рядом с этой титанической фигурой царский околоточный, бравший целковые по мелочам, просто жалкий пигмей. А уж граф Бенкендорф рядом с нашими эфэсбешными воротилами выглядит просто пацаном зеленым (и святым, добавим).
Но зато проповедей, а уж тем более молитв сейчас более чем достаточно. И даже гуще, чем при Николае Первом. Власть, прямо следуя советам позднего, охранительного Гоголя, во всю окучивает нищающее население чтением Библии и поповскими поучениями о «мире и согласии». К тому же у нынешней «вертикали» имеется в распоряжении телевизор, при помощи которого можно закатывать всероссийские литургии и всенощные. За время, прошедшее со времен полемики Гоголя с Белинским, РПЦ полностью подтвердила правоту последнего, называвшего церковь «опорой кнута и угодницей деспотизма». Вообще, в России сейчас золотое время патриотов и поборников традиционных ценностей, т.е., говоря словами Белинского из упомянутого письма, «проповедников кнута, апостолов невежества, поборников обскурантизма и мракобесия, панегиристов татарских нравов».
В чем трагедия Гоголя? В его абсолютной внутренней несродности монстру Империи, с которым он все-таки в конце концов решил «смиренно» и «покаянно» сродниться. И это его разрушило. Его разрушило стремление стать «истинно русским» в казенном понимании. Всю жизнь он, подобно герою «Медного всадника» или своих же «Записок сумасшедшего», бежал от Империи, от России – в выдуманную феерическую Украину, в сатиру, в иронию и фантасмагорию – первый наш сюрреалист! Бежал и географически, например, в Рим, чуть ли не став первым нашим писателем-невозвращенцем: «Она (Италия) – моя! Никто в мире ее не отнимет у меня. Я родился здесь. Россия, Петербург, снега, подлецы, департамент, кафедра, театр, - все это мне снилось. Я проснулся опять на родине…» (из Италии – Жуковскому). Но в конце жизни он помыслил, что это бегство – грех и склонился перед «Россией», «снегами», «подлецами», «департаментом». Ибо так повелел «византийский бог» (выражение Белинского). Он явился к Гоголю как сама смерть. И задушил веселого, вольного гения…
Даже посмертная судьба Гоголя говорит о его несродности Империи, о его неприкаянности в стране снегов и чиновников – все эти мытарства с гробами, памятниками, мифами о захоронении заживо и т.д. Россия по сей день мается с Гоголем, как с неким грузом «200»: и бросить неудобно, и доставить по адресу страшно: что скажут?..
В день 200-летия Гоголя надо прямо сказать: прав-то, как ни странно, оказался все-таки Белинский. Зря, Николай Васильевич, Вы под конец жизни положили душу на алтарь российского имперско-чиновного безвременья. «Выбранные места…» - вот что надо было решительно отправить «фтопку». И дремучего попа Матфея, учившего, что творчество – «грех», надо было гнать со двора в шею. Вообще, с христианством, особенно с «византийским богом», следовало быть поаккуратней. Глядишь, и пожили бы еще – нам и себе на радость. В том же Риме, где солнце, синее небо, стерильные фонтаны, белье свешивается из окон, а по горячим камням Форума, как мгновения вечности, мелькают ящерки…
Короче, окидывая взором серый пейзаж российской псевдоистории, похожий на дали, по которым колесил Чичиков, так и хочется в этот юбилейный день вымолвить известное, опять же гоголевское: «Скучно на этом свете, господа!».
Точнее, на одной шестой части света.
Из письма Белинского Гоголю:
"Ей (России) нужны не проповеди (довольно она слышала их!), не молитвы (довольно она твердила их!), а пробуждение в народе чувства человеческого достоинства, столько веков потерянного в грязи и навозе, права и законы, сообразные не с учением церкви, а с здравым смыслом и справедливостью, и строгое, по возможности, их выполнение. А вместо этого она представляет собою ужасное зрелище страны, <...> где, наконец, нет не только никаких гарантий для личности, чести и собственности, но нет даже и полицейского порядка, а есть только огромные корпорации разных служебных воров и грабителей".
Написано в 1847 году. Прошло полтора века...
«Недавно глава МВД РФ Рашид Нургалиев в интервью "Российской газете" оценил ущерб, который наносит коррупция экономике России в 40 млрд руб. в год. "Из-за высокой латентности истинные масштабы коррупции точно определить невозможно, - заявил министр. - Они оцениваются лишь на уровне социологических исследований и экспертных мнений. Так, по данным Парламентской комиссии по борьбе с коррупцией, суммарный ущерб, причиняемый экономике России этим явлением, достигает 40 миллиардов рублей в год. А согласно некоторым зарубежным экспертным оценкам - превышает $20 млрд"».
То есть за годы, минувшие со времени переписки Гоголя с Белинским, все российское государство как таковое эволюционировало в одну «огромную корпорацию разных служебных воров и грабителей». Снизу доверху. Вряд ли Николай «Палкин», при всех его недостатках, был коррупционером и занимался «распилами бабла» и «крышеванием». А сейчас выражение «кремлевская мафия» - общеизвестно. А еще – по сравнению с гоголевскими временами усилиями империи резко снизилось генетическое качество русского населения, не говоря уже о стремительном росте бытового одичания. Раньше обращались «Милостивый государь!» или «Сударь!», а теперь окликают «Мужчина!» или просто «Мужик!». Все поголовно стали «мужиками» и «бабами», эдакими государственными крепостными.
Как и при Гоголе, нет никаких гарантий ни для личности, ни для собственности, более того: их еще меньше. Нет и «полицейского порядка», т.е. элементарного исполнения стражами закона своих служебных обязанностей. Попробуйте хотя бы подать заявление в милицию, допустим, в случае бандитского нападения на вас. Замучаетесь пыль глотать, как сказал однажды товарищ Путин. А уж про гаишника-взяточника я молчу. Рядом с этой титанической фигурой царский околоточный, бравший целковые по мелочам, просто жалкий пигмей. А уж граф Бенкендорф рядом с нашими эфэсбешными воротилами выглядит просто пацаном зеленым (и святым, добавим).
Но зато проповедей, а уж тем более молитв сейчас более чем достаточно. И даже гуще, чем при Николае Первом. Власть, прямо следуя советам позднего, охранительного Гоголя, во всю окучивает нищающее население чтением Библии и поповскими поучениями о «мире и согласии». К тому же у нынешней «вертикали» имеется в распоряжении телевизор, при помощи которого можно закатывать всероссийские литургии и всенощные. За время, прошедшее со времен полемики Гоголя с Белинским, РПЦ полностью подтвердила правоту последнего, называвшего церковь «опорой кнута и угодницей деспотизма». Вообще, в России сейчас золотое время патриотов и поборников традиционных ценностей, т.е., говоря словами Белинского из упомянутого письма, «проповедников кнута, апостолов невежества, поборников обскурантизма и мракобесия, панегиристов татарских нравов».
В чем трагедия Гоголя? В его абсолютной внутренней несродности монстру Империи, с которым он все-таки в конце концов решил «смиренно» и «покаянно» сродниться. И это его разрушило. Его разрушило стремление стать «истинно русским» в казенном понимании. Всю жизнь он, подобно герою «Медного всадника» или своих же «Записок сумасшедшего», бежал от Империи, от России – в выдуманную феерическую Украину, в сатиру, в иронию и фантасмагорию – первый наш сюрреалист! Бежал и географически, например, в Рим, чуть ли не став первым нашим писателем-невозвращенцем: «Она (Италия) – моя! Никто в мире ее не отнимет у меня. Я родился здесь. Россия, Петербург, снега, подлецы, департамент, кафедра, театр, - все это мне снилось. Я проснулся опять на родине…» (из Италии – Жуковскому). Но в конце жизни он помыслил, что это бегство – грех и склонился перед «Россией», «снегами», «подлецами», «департаментом». Ибо так повелел «византийский бог» (выражение Белинского). Он явился к Гоголю как сама смерть. И задушил веселого, вольного гения…
Даже посмертная судьба Гоголя говорит о его несродности Империи, о его неприкаянности в стране снегов и чиновников – все эти мытарства с гробами, памятниками, мифами о захоронении заживо и т.д. Россия по сей день мается с Гоголем, как с неким грузом «200»: и бросить неудобно, и доставить по адресу страшно: что скажут?..
В день 200-летия Гоголя надо прямо сказать: прав-то, как ни странно, оказался все-таки Белинский. Зря, Николай Васильевич, Вы под конец жизни положили душу на алтарь российского имперско-чиновного безвременья. «Выбранные места…» - вот что надо было решительно отправить «фтопку». И дремучего попа Матфея, учившего, что творчество – «грех», надо было гнать со двора в шею. Вообще, с христианством, особенно с «византийским богом», следовало быть поаккуратней. Глядишь, и пожили бы еще – нам и себе на радость. В том же Риме, где солнце, синее небо, стерильные фонтаны, белье свешивается из окон, а по горячим камням Форума, как мгновения вечности, мелькают ящерки…
Короче, окидывая взором серый пейзаж российской псевдоистории, похожий на дали, по которым колесил Чичиков, так и хочется в этот юбилейный день вымолвить известное, опять же гоголевское: «Скучно на этом свете, господа!».
Точнее, на одной шестой части света.
"Золотая дремотная Азия..."
Недавние громкие заявления президента Медведева ознаменовали очередной всплеск «борьбы с коррупцией» в РФ. В связи с этим у меня появились некоторые соображения, не претендующие на оригинальность, но, как мне кажется, актуальные.
Когда-то Карл Маркс, разрабатывая свою «лесенку» общественно-экономических формаций, наткнулся на одну любопытную «ступеньку». Сама эта «лесенка» меня мало интересует, поскольку имеет весьма отдаленное отношение к реальности. Но в процессе ее разработки Маркс, подыскивая недостающее звено между первобытно-общинным строем и строем рабовладельческим, невольно открыл нечто, выходящее за рамки марксисткой схоластики. Речь идет о т.н. азиатском способе производства.
Что же это такое? Попытаемся разобраться.
Нередко исследователи вопроса начинают со следующих ленинских определений: «”Ключ” восточных порядков – отсутствие частной собственности на землю»; «Вся земля – собственность государства». Кроме того, выделяют наличие общественных работ, проводимых под руководством центральной государственной власти, представленной в виде «восточной деспотии». (Многие отмечают, что сразу после прихода к власти Ленин, считавший себя борцом с российской азиатчиной, учредил Наркомат общественных работ). Разумеется, неотъемлемой, можно сказать, ключевой компонентой такой системы является бюрократ. Бюрократизм в данном случае – «всеобъемлющий принцип управления».
Называют следующие составляющие азиатского способа производства: «Община, особые классовые отношения, централизованное государство, деспотия, бюрократический характер государственного аппарата, относительная застойность производительных сил».
И опять же – «почти полное отсутствие частной собственности как системы общественных отношений».
Кто же в таком случае эксплуатируемые? Чтобы ответить на этот вопрос, марксистская мысль была вынуждена сформулировать такое понятие как «поголовное рабство». Это означает «эксплуатацию почти даровой рабочей силы, оторванной на время от хозяйства и семей». Причем, подчеркивается ее крайне «расточительный расход», по принципу «бабы еще нарожают».
А кто же эксплуататоры, господствующий класс? Вот тут начинается, пожалуй, самое интересное. «Господствующий класс – не люди, А ГОСУДАРСТВО САМО ПО СЕБЕ КАК СУЩНОСТЬ»; «Господствующим классом является сам государственный аппарат, т.е. вся та масса различных чиновников…». Некоторые исследователи, развивая концепт азиатского способа производства, даже предложили понятия «государство-класс» и «власть-собственность». Речь идет об «иерархии функционеров», осуществляющей «эксплуатацию крестьян-общинников не на основе собственности на средства производства, А НА ОСНОВЕ СВОЕЙ ФУНКЦИОНАЛЬНОЙ РОЛИ ».
Любопытно, что со временем Маркс ослабил внимание к теме азиатского способа производства – это объясняют, прежде всего, тем фактом, что социализм по теории Маркса стал все больше напоминать ту самую «восточную деспотию». Именно тогда кипела полемика Маркса с Бакуниным, обвинявшим коммунистов в том, что они собираются создать систему, «на одном полюсе которой будет бесконечный деспотизм, а на другом – бесконечное рабство». На этом фоне концепт азиатского способа производства выглядел все более двусмысленно.
Примечательно, что практически все, пишущие на эту тему, отмечают одну закономерность. В 20-х годах прошлого века в СССР велись довольно оживленные марксистские дискуссии об азиатском способе производства. Однако уже в начале 30-х годов, после коллективизации, они, как по мановению волшебной палочки, прекращаются. Понятное дело, ведь страна шла к развитому ГУЛАГу и дальнейшее обсуждение могло вызвать ненужные сопоставления…
Исследователи признают, что «в России всегда были сильны рудименты азиатского способа производства»; «цари – собственники земли», особенно в «долгополый» московский период, когда поместья жаловались дворянам за службу в пользование, но не в собственность – такой же принцип наделения функционеров улусами действовал ранее и в Орде. Вообще, именно татарщина роковым образом сбила наши цивилизационные настройки, упразднила общеевропейский вектор развития Руси. Да и сама Русь, по существу, исчезла; Россия – это принципиально другое образование, возникшее как наследница Орды и обладающее всем букетом признаков азиатского способа производства. Главное же то, что культура частной собственности у нас после нашествия монголов традиционно невысока. Известны слова Розанова: «В России вся собственность выросла из “выпросил”, или “подарил”, или кого-нибудь “обобрал”. Труда собственности очень мало. И от этого она не крепка и не уважается». Именно в свете нашей темы становится ясно, на что, собственно, замахнулся Столыпин, демонтируя сельскую общину и утверждая социальный тип мужика-собственника – он посягнул на «восточные» цивилизационные основы империи. И, увы, сломал себе шею.
К началу второго десятилетия ХХ века в России за 200 лет петербургского периода был накоплен значительный потенциал европейской модернизации. Однако русский европеизм, как показал Февраль, был все-таки незрел, поверхностен, неглубок, и не мог еще конкурировать с базовой российской азиатчиной, с ее колоссальной исторической инерцией. Что, собственно, произошло в октябре 1917-го? Провал европейской модернизации, начавшейся после отмены крепостного права, и торжество радикальной азиатской реакции. Сталинизм – это реванш азиатского способа производства, очищенного от всей этой чужеродной петербургской «шелухи».
Что же происходит сегодня?
Некоторые исследователи определяют своего рода «"качели" азиатского способа производства: сначала государство "взнуздывает" бюрократию для того, чтобы накопить необходимые общественные богатства, затем бюрократия "приватизирует" государственные институты вместе с накопленными богатствами и расточает последние».
Они констатируют: «Завершив в 90-х годах государственно-монополистическую ("коммунистическую") накопительную фазу азиатского способа производства, Россия вошла в расточительную фазу в специфически российской кланово-номенклатурной форме». С этой точки зрения, в России нет никакого капитализма, даже «номенклатурного», а есть «кланово-номенклатурная форма азиатского способа производства, когда собственность перемещается по правилам кланов и по их соглашениям (а не по законам рыночной конкуренции и нормам права)». Соответственно, «экономические интересы клановой номенклатуры, видящей в западном (капиталистическом) способе производства погибель для себя, формируют антизападную политику России на международной арене». Вот она, прагматичная, можно сказать, вполне шкурная суть официозного патриотизма, украшенного идейками об «особом пути», «Третьем Риме», «русском мессианстве» и т.д.
В свете сказанного понятно, что национал-демократия (см. тут и тут) – это очередной русский проект европейской модернизации. Однако, в отличие от того же Столыпина, мы понимаем, что демонтаж азиатского способа производства неотделим от демонтажа архаичной имперской системы и ревизии великодержавной русской идентичности.
Что же касается президентской борьбы с коррупцией, то можно с уверенностью утверждать: там, где бюрократу отведена ключевая роль, коррупция в принципе неискоренима. Можно по-азиатски отрубать руки взяточникам или сажать их на кол, но коррупция останется, поскольку «физиологически» присуща азиатскому способу производства с его системой господства чиновников. Российское государство не может победить коррупцию, не упразднив себя. Поэтому ясно: очередная антикоррупционная кампания сведется к показухе и межклановым разборкам.
Когда-то Карл Маркс, разрабатывая свою «лесенку» общественно-экономических формаций, наткнулся на одну любопытную «ступеньку». Сама эта «лесенка» меня мало интересует, поскольку имеет весьма отдаленное отношение к реальности. Но в процессе ее разработки Маркс, подыскивая недостающее звено между первобытно-общинным строем и строем рабовладельческим, невольно открыл нечто, выходящее за рамки марксисткой схоластики. Речь идет о т.н. азиатском способе производства.
Что же это такое? Попытаемся разобраться.
Нередко исследователи вопроса начинают со следующих ленинских определений: «”Ключ” восточных порядков – отсутствие частной собственности на землю»; «Вся земля – собственность государства». Кроме того, выделяют наличие общественных работ, проводимых под руководством центральной государственной власти, представленной в виде «восточной деспотии». (Многие отмечают, что сразу после прихода к власти Ленин, считавший себя борцом с российской азиатчиной, учредил Наркомат общественных работ). Разумеется, неотъемлемой, можно сказать, ключевой компонентой такой системы является бюрократ. Бюрократизм в данном случае – «всеобъемлющий принцип управления».
Называют следующие составляющие азиатского способа производства: «Община, особые классовые отношения, централизованное государство, деспотия, бюрократический характер государственного аппарата, относительная застойность производительных сил».
И опять же – «почти полное отсутствие частной собственности как системы общественных отношений».
Кто же в таком случае эксплуатируемые? Чтобы ответить на этот вопрос, марксистская мысль была вынуждена сформулировать такое понятие как «поголовное рабство». Это означает «эксплуатацию почти даровой рабочей силы, оторванной на время от хозяйства и семей». Причем, подчеркивается ее крайне «расточительный расход», по принципу «бабы еще нарожают».
А кто же эксплуататоры, господствующий класс? Вот тут начинается, пожалуй, самое интересное. «Господствующий класс – не люди, А ГОСУДАРСТВО САМО ПО СЕБЕ КАК СУЩНОСТЬ»; «Господствующим классом является сам государственный аппарат, т.е. вся та масса различных чиновников…». Некоторые исследователи, развивая концепт азиатского способа производства, даже предложили понятия «государство-класс» и «власть-собственность». Речь идет об «иерархии функционеров», осуществляющей «эксплуатацию крестьян-общинников не на основе собственности на средства производства, А НА ОСНОВЕ СВОЕЙ ФУНКЦИОНАЛЬНОЙ РОЛИ ».
Любопытно, что со временем Маркс ослабил внимание к теме азиатского способа производства – это объясняют, прежде всего, тем фактом, что социализм по теории Маркса стал все больше напоминать ту самую «восточную деспотию». Именно тогда кипела полемика Маркса с Бакуниным, обвинявшим коммунистов в том, что они собираются создать систему, «на одном полюсе которой будет бесконечный деспотизм, а на другом – бесконечное рабство». На этом фоне концепт азиатского способа производства выглядел все более двусмысленно.
Примечательно, что практически все, пишущие на эту тему, отмечают одну закономерность. В 20-х годах прошлого века в СССР велись довольно оживленные марксистские дискуссии об азиатском способе производства. Однако уже в начале 30-х годов, после коллективизации, они, как по мановению волшебной палочки, прекращаются. Понятное дело, ведь страна шла к развитому ГУЛАГу и дальнейшее обсуждение могло вызвать ненужные сопоставления…
Исследователи признают, что «в России всегда были сильны рудименты азиатского способа производства»; «цари – собственники земли», особенно в «долгополый» московский период, когда поместья жаловались дворянам за службу в пользование, но не в собственность – такой же принцип наделения функционеров улусами действовал ранее и в Орде. Вообще, именно татарщина роковым образом сбила наши цивилизационные настройки, упразднила общеевропейский вектор развития Руси. Да и сама Русь, по существу, исчезла; Россия – это принципиально другое образование, возникшее как наследница Орды и обладающее всем букетом признаков азиатского способа производства. Главное же то, что культура частной собственности у нас после нашествия монголов традиционно невысока. Известны слова Розанова: «В России вся собственность выросла из “выпросил”, или “подарил”, или кого-нибудь “обобрал”. Труда собственности очень мало. И от этого она не крепка и не уважается». Именно в свете нашей темы становится ясно, на что, собственно, замахнулся Столыпин, демонтируя сельскую общину и утверждая социальный тип мужика-собственника – он посягнул на «восточные» цивилизационные основы империи. И, увы, сломал себе шею.
К началу второго десятилетия ХХ века в России за 200 лет петербургского периода был накоплен значительный потенциал европейской модернизации. Однако русский европеизм, как показал Февраль, был все-таки незрел, поверхностен, неглубок, и не мог еще конкурировать с базовой российской азиатчиной, с ее колоссальной исторической инерцией. Что, собственно, произошло в октябре 1917-го? Провал европейской модернизации, начавшейся после отмены крепостного права, и торжество радикальной азиатской реакции. Сталинизм – это реванш азиатского способа производства, очищенного от всей этой чужеродной петербургской «шелухи».
Что же происходит сегодня?
Некоторые исследователи определяют своего рода «"качели" азиатского способа производства: сначала государство "взнуздывает" бюрократию для того, чтобы накопить необходимые общественные богатства, затем бюрократия "приватизирует" государственные институты вместе с накопленными богатствами и расточает последние».
Они констатируют: «Завершив в 90-х годах государственно-монополистическую ("коммунистическую") накопительную фазу азиатского способа производства, Россия вошла в расточительную фазу в специфически российской кланово-номенклатурной форме». С этой точки зрения, в России нет никакого капитализма, даже «номенклатурного», а есть «кланово-номенклатурная форма азиатского способа производства, когда собственность перемещается по правилам кланов и по их соглашениям (а не по законам рыночной конкуренции и нормам права)». Соответственно, «экономические интересы клановой номенклатуры, видящей в западном (капиталистическом) способе производства погибель для себя, формируют антизападную политику России на международной арене». Вот она, прагматичная, можно сказать, вполне шкурная суть официозного патриотизма, украшенного идейками об «особом пути», «Третьем Риме», «русском мессианстве» и т.д.
В свете сказанного понятно, что национал-демократия (см. тут и тут) – это очередной русский проект европейской модернизации. Однако, в отличие от того же Столыпина, мы понимаем, что демонтаж азиатского способа производства неотделим от демонтажа архаичной имперской системы и ревизии великодержавной русской идентичности.
Что же касается президентской борьбы с коррупцией, то можно с уверенностью утверждать: там, где бюрократу отведена ключевая роль, коррупция в принципе неискоренима. Можно по-азиатски отрубать руки взяточникам или сажать их на кол, но коррупция останется, поскольку «физиологически» присуща азиатскому способу производства с его системой господства чиновников. Российское государство не может победить коррупцию, не упразднив себя. Поэтому ясно: очередная антикоррупционная кампания сведется к показухе и межклановым разборкам.
Имперский Культ Бойни
24 февраля глава МЧС Сергей Шойгу на встрече с ветеранами в Волгограде заявил:
«Я считаю, что нашему парламенту надо принять закон, который бы предусматривал уголовную ответственность за отрицание победы СССР в Великой Отечественной войне и тогда бы президенты некоторых стран, отрицающие это, не смогли бы безнаказанно приезжать в нашу страну. А мэры некоторых городов, прежде чем сносить памятники, несколько раз подумают об этом».
Спустя короткое время эту яркую, хоть и коряво озвученную идею поддержали Генеральный прокурор РФ Юрий Чайка и вице-спикер Госдумы Владимир Жириновский. Очевидно, что мы имеем дело с важной законодательной инициативой, спущенной с высот кремлевских башен.
Она далеко не случайна. Возвращение к советскому культу победы началось еще во времена позднего Ельцина, когда ему стала очевидной невозможность превращения России с ее ордынско-имперской природой в нормальное национальное и демократическое государство европейского типа. Потому-то он и передал власть непосредственно Лубянке в лице Путина. С тех пор фанфары праздника «великой победы» звучали все громче, а сегодня стали уже вполне по-брежневски оглушительными.
Но, как видим, этого кремлю мало. Сейчас, в эпоху Второго Совка, усилиями лубянских мудрецов и их подручных идеологов «великая победа» превращается в «замковый камень» всей культурно-государственной концепции России-Империи, в этакое средоточие всего российского метаисторического мифа, в высший смысл и оправдание имперской истории. Более того: «великая победа» становится, по сути, религией. Верный путинский трубадур Александр Проханов, чья обязанность - всегда бежать чуть впереди кремлевского «паровоза», прямо пишет в статье под названием «Победа – религия, Сталин – святой»:
«Победа в Великой Отечественной войне должна быть приравнена к сотворению Адама, избавлению земной жизни в ковчеге Ноя, пришествию на землю Христа. Во все эти переломные моменты, когда у мироздания был выбор — "быть или не быть человеку", — возникали мощные, творящие силы, продлевающие людское бытие. Русские "катюши" и танки, дивизии Жукова и Конева, красный флаг на берлинском куполе, заздравный тост Сталина — были выражением закона Вселенной, согласно которому развивается земное человечество».
Статья заканчивается мощным совковым апофозом: «Каждый год 9 мая в заволжской степи, покрытой первыми цветами, там, где соединились Сталинградский и Донской фронты, возникает Ангел. Громадный, прекрасный, с сияющими очами, плещет алыми крыльями. На груди у него бриллиантовая пятиконечная звезда. Он летит над местами святой Победы, благословляет все могилы, все обелиски, целует оставшихся в живых ветеранов, осеняет знамением остатки блиндажей и окопов. Прилетает в Москву, к Кремлевской стене. Опускается на могилу Вождя. Накладывает на зеленый дерн свои светящиеся руки, посылая в святую могилу животворное тепло. Слышит, как откликаются теплом нетленные мощи. Затем Ангел Победы подымается в рост, выше колокольни Ивана Великого, и взмывает в небо. И кажется, что крылья его трепещут, как военная плащ-палатка».
Вообще-то этот прохановский ангел «Звездоний» возник еще на небосклоне позднего советизма. Именно тогда выдыхающаяся красная империя молитвенно обратилась к 9-му мая как своей последней скрепе, последнему стимулу – и культ «великой победы» стал приобретать отчетливые квази-религиозные черты, роднящие его с деспотическим семитским монотеизмом. Он стал действительно культом. Взять хотя бы мемориал на Поклонной горе – наверное, мало кто анализировал его мрачноватый символизм. Обширное пространство перед купольным Музеем ВОВ уставлено каменными скамьями, напоминающими темные надгробья. Меж ними рядами протянулись фонтаны, вечером подсвеченные красным, что создает полное впечатление фонтанирующей крови. А над всем вздымается, как черная игла, стела с «богиней Никой» на вершине, а в действительности – с тем самым ангелом «Звездонием» в компании двух ангелят, трубящих в трубы и сильно напоминающих аналогичных персонажей из Откровения Иоанна.
Это не мемориал «победы», а скорее мемориал Жертвы, точнее Жертвоприношения. Жертвоприношения во имя существования имперского сверх-государства. Это мемориал великого насыщения Империи ее любимой и необходимейшей пищей – кровью «титульного» народа.
Вспомним недавний фильм «Ржев: неизвестная битва Георгия Жукова» по НТВ, раскритикованный патриотами, в частности, Александром Бобровым, как «очернительский». Мне фильм тоже не особо понравился, но по причине прямо противоположной: на мой взгляд, он подпорчен советскими штампами сомнительной достоверности (рассказы о «зверствах оккупантов», об «угоне» немцами 60-ти тысяч жителей Калининской области, в действительности бежавших от наступавшей советчины, как и 50 тысяч – из соседней Брянщины). То есть фильм, на мой взгляд, получился недостаточно антисоветским. Но сейчас речь не об этом. В фильме прозвучала фраза немецкого ветерана, суммирующая впечатления многих о ведении той войны советской стороной: «ЖИВЫХ ЛЮДЕЙ КАК СКОТ ЗАГОНЯЛИ НА УБОЙ». То есть русских гнали на убой как жертвенный скот. Скот бессловесный и безропотный, подобный скоту на кошерных иудейских бойнях. Кстати, само это известное выражение – «гнали» - применительно к своей же солдатской массе появилось в народе как раз во время т.н. «великой отечественной войны». Да и от самих же фронтовиков можно то и дело услышать: нас погнали туда-то.
Из журналов боевых действий 58-го и 18-го пехотных полков вермахта (из состава 6-й пехотной дивизии генерала Гроссманна), оборонявших Ржев на Полунинском рубеже в августе 42-го (Первая Ржевско-Сычевская операция): «Русская пехота атакует густыми толпами (по 500, 1000 и более человек), но речь не идёт об эшелонах - это дикое месиво. Они орут своё дикое "УРА!", но уничтожаются хорошо организованным миномётным и пулемётным огнём. Танки, пытаясь атаковать уступами, медленно пробираются через воронки и рвы. Лишенные поддержки пехоты, не обладающие радиосвязью и оснащенные очень плохой оптикой, они попадают под огонь противотанковой и зенитной артиллерии. Немногие прорвавшиеся становятся жертвами бойцов из групп борьбы с танками» (Н. Белов, Т. Михайлова. Ржев-1942. Битва за высоту 200. Изд.: Тверь, 2000).
Запись от 10 августа: «…Потери русских ужасны. Одних танков в этот день возле Полунина сожжено и подбито 25 (в том числе три КВ-1 и восемь Т-34)».
Запись от 15 августа: «…Перебежчики говорят об огромных потерях, о кучах трупов, устилающих окрестности. Пополнение, которое получают русские, состоит из необученных, необстрелянных мальчишек и из вялых стариков. Солдаты находятся в состоянии глубокой апатии. Управление очень плохое. Полевые командиры погибли. Большое начальство никак не показывает своего существования. Судя по характеру атак, всё это похоже на правду».
Историки Н. Белов и Т. Михайлова поводят итог сражения за высоту с роковым номером «200»: «Все пространство побоища представляло собой страшную картину смерти и разрушения. Это был сплошной, изрытый бесчисленными воронками "кратерный" пейзаж. В деревнях не было ни одного целого строения, а деревень Федорково, Бердихино, Полунино, Галахово и Тимофеево больше не существовало. Вдоль и поперек исполосованные гусеницами, сплошь покрытые рыжей глиной, вывернутой лопатами и взрывами, многострадальные полунинские поля были всюду усыпаны кучами стреляных гильз, банками и ящиками, брошенным и поломанным оружием, обрывками бинтов и снаряжения, обломками бревен и рваной колючей проволокой - всем неисчислимым мусором войны. 150 разбитых и сгоревших, русских танков, громоздившихся тут и там группами и поодиночке, дали повод называть это место Panzerfriedhof -кладбищем танков. А по воронкам и между ними, по разрушенным танками и взрывами окопам и блиндажам валялись тысячи тел погибших бойцов. Большинство из них было разорвано взрывами и раздавлено гусеницами. Всюду во множестве мины, неразорвавшиеся бомбы, снаряды и гранаты.
За четыре недели ожесточенных боев армия генерала Лелюшенко в присутствии генерала Конева, потеряв почти весь свой первоначальный состав и получая многочисленные пополнения, продвинулась на четыре километра, вышла к окраинам Ржева и застряла там на полгода…
<…>
К сожалению, мы не располагаем пока другими документами и не можем дать более полной картины сражения. Полностью ясно лишь то, что оно происходило в духе сражений Первой мировой войны. Что генералы Конев, Захаров и Лелюшенко туповато гнали своих солдат в массовые лобовые атаки, не смущаясь известной прямолинейностью действий русских танков - глухих и почти слепых, наугад стрелявших, в упор не замечавших немецких орудий и без затей скучивавшихся на открытом месте, вваливавшихся в трясины, в воронки или упиравшихся в стеки эскарпов. Советские дивизионные и полковые командиры без размышлений использовали своих пехотинцев в качестве минных тралов и не утруждали себя тактическими изысками, атакуя по минам густыми толпами, на пулеметы и через проволочные заграждения днем и ночью, утром и вечером, в дождь и жару. Импровизировали лишь немногие расчеты, экипажи, отделения или даже отдельные солдаты и очень немногие офицеры низшего звена. Именно они представляли собой наиболее серьезную опасность на поле боя. Их боевой опыт зачастую некому было перенимать, да и сами они, как правило, вскоре погибали или получали ранения.
Немцы оборонялись, как могли, и тоже несли серьезные потери. Мы предполагаем, что оборона полунинского блока стоила жизни примерно 1 тыс. бойцов 6 пехотной дивизии и прикомандированных подразделений. Еще 2-3 тыс. человек были ранены. Лелюшенко потерял здесь, по всей видимости, раз в 10 больше. К сожалению, сами советские генералы - участники штурма Ржева в своих мемуарах скромно обошли молчанием эти события».
Остается лишь уточнить, что в Первой Ржевско-Сычевской операции Советы, по сведениям тверского историка Светланы Герасимовой, имели на участках прорыва 6-7-кратный перевес только в живой силе. На Полунинском рубеже, по данным Н. Белова и Т. Михайловой, советская сторона обладала перевесом в людях – в 10-20 раз, а в бронетехнике – в 20-30 раз. Однако даже завалить немца мясом и железом в этот раз не получилось…
Вот яркий рассказ о совковой цене человеческой жизни. Генерал Михаил Титов, воевавший под командованием Конева, вспоминает о своей лейтенантской молодости:
«Командир дивизии, например, мой бывший командир полка меня однажды спас. В Калинине, когда велись бои, он позвонил новому командиру полка и говорит: “Пришлите, ко мне Титова я ему дам пополнение, два пулеметных расчета”. Меня командир полка послал туда в дивизию. А бои за город уже идут. И в это время командующим фронтом назначен Конев. Я приехал в дивизию, захожу в штаб дивизии, и в это время приезжает Конев, назначенный командующим Калининским фронтом. Приехал прямо в дивизию, потому что она была пока единственной, которая вела бои непосредственно с немцами. Заходит и спрашивает, кто есть кто. Представляется командир дивизии, начальник штаба, замы. Доходит очередь до меня: “А вы кто?” А я стою, ну что я пацаненок. “Я вас спрашиваю”. Я говорю: “Я пришел с переднего края получить”. “Что, с переднего края? Бежать? Расстрелять!” А я думаю, что делать? Ну, молодец командир дивизии, он адъютанту: “Выведете этого лейтенанта туда, за штаб”. Вот, когда мы вышли с ним, он мне говорит: “Слушай, ты давай чеши. Я 2 раза выстрелю, а ты давай чеши по полной!”. Я ему говорю, что расчеты должен получить. “Ну, хорошо, иди вон там возьми свои расчеты и дуй. А я буду стрелять сейчас”. Ну, выстрелил, один раз, второй раз. Ну, я пошел, не знаю уж, что там было. Я получил расчеты и ушел на передний край.
Конев же тогда был в запале, его же самого чуть не расстреляли. Его Жуков спас».
Вот она, азиатская система отношений, определяемая прежде всего страхом, спускаемым по иерархической лестнице. Если офицера могли шлепнуть как муху, не разбираясь, то что уж о простых солдатах говорить…
Как известно, битвой за Ржев в целом командовал упомянутый Жуков. Так бы и назвать книгу об этих подвигах «маршала победы»: «Мясник и его мясорубка». На Ржевском выступе советская сторона за год боев потеряла до полутора миллиона (по другим данным – до двух миллионов) человек. Тем не менее, германская группа армий «Центр» так и не была окружена и уничтожена.
Это был трудный 1942 год, как его потом назвали советские военачальники, «учебный год». Но, может быть, в победном 1945-м совок воевал уже иначе?
Никак нет. Ничему красные стратеги не научились. Все та же орочья «наука побеждать».
Апрель 45-го. Перед Жуковым – отлично укрепленные Зееловские высоты, а за ними, всего в 60 км – Берлин. Как и подо Ржевом, Жуков смело идет на лобовой штурм, бросив пехоту без поддержки танков на неподавленную, глубокоэшелонированную оборону немцев (танки, которые Жуков жалел больше, чем людей, славный маршал ввел в бой лишь потом, убедившись в авантюрности первоначального плана, но это лишь создало неразбериху и хаос: танки давили свою же пехоту, не отставала и советская авиация, усердно бомбившая своих). Фронтовики говорят, что на острие атаки была ударная бригада, сформированная из штрафных рот. В результате с 16 по 19 апреля Жуков уложил около 40 тысяч (по другим данным – до 80 тысяч) собственных солдат, потеряв почти половину бронетехники. Рефреном жуковских приказов тех дней были два слова: «Любой ценой!» Сохранились воспоминания одного немецкого солдата, который был вторым номером в пулеметном расчете на Зееловских высотах. В течение дня перед их дотом выросла гора трупов советских солдат, и первый номер, не выдержав этого зрелища, сошел с ума. Он готов был участвовать в войне, но не в бойне. Слабые европейские нервы…
Очевидцы рассказывают, что Зееловские высоты по сей день испещрены русскими могилами с какой-то поистине инфернальной надписью: «Неизвестно». Ну да, пушечное мясо – оно ведь среднего рода…
А вот что происходило на улицах германской столицы (вспоминает танкист, участник событий): «1945 год. Берлин. Начало аллеи “Франкфурктер Тор” (Франкфуртские ворота). По направлению к центру города в кильватер выстраивается наша танковая бригада. Впереди, до самого центра, разбитая улица, в развалинах домов которой, в подвалах, засели сопливые мальчишки с фаустпатронами. Почти так же, как мы видим иногда по телевизору раздельные старты лыжников на первенстве мира, когда через секунд тридцать по писку системы “Лонжин” стартер командует – “пошел”, вот так же, почти с тем же интервалом, той же командой – “пошел”, пускали в последний путь танки моей несчастной бригады, с боями прошедшей кровавый путь до фашистской столицы; Казалось бы все позади - вот она Победа. Но нет, так просто у нас не бывает ... Каждая машина проскакивала 400-600 метров, после чего конец был для всех одинаков - танк расстреливался в упор фаустпатронами и, с учетом крайне разрушительного заброневого действия этого нового для нас боеприпаса, мало кто из членов экипажа имел возможность спастись. Прикинув эту арифметику, я без труда рассчитал, что жить мне осталось минут шесть. Но видимо везуха была на моей стороне - когда перед моим танком осталось всего две машины, эту бессмысленную бойню остановили. Кто принял решение я не знаю, да и было не до выяснений ... ».
Бойня. Опять это слово – бойня. Виктор Суворов: «В Берлине Жуков без толку сжег две танковых армии».
Кстати (об этом писали уже многие): в конце декабря 94-го – начале января 95-го чеченцы устроили Грачеву в Грозном новый Берлин. Ельцинскому генералу советской выучки, видать, не терпелось стать вторым Жуковым. История быстрой гибели Майкопской бригады, из 26 танков потерявшей 20 машин (не считая десятков БМП), живо напоминает вышеприведенный рассказ ветерана-танкиста. Да и в августе прошлого года российская армия, верная жуковским традициям, демонстрировала чудеса неэффективности, задавив грузин численным перевесом в технике и людях.
Берлинская операция стоила советской стороне 361367 солдатских жизней. Среднесуточные потери Советов составляли 15 712 человек. Это была самая кровавая наступательная операция Второй мировой войны. Воинам-рабам, безропотно шедшим на убой по приказу золотопогонных мясников, кинули соответствующую награду: им позволили «растоптать расовую гордость немецких женщин» (как призывал Илья Эренбург). В 2002 году вышла книга английского историка Энтони Бивора, в которой автор доказывает, что в первой половине победного 1945-го советские солдаты изнасиловали в Германии два миллиона немецких женщин. Только в Берлине красные изнасиловали 130 тысяч женщин, из которых 10 тысяч впоследствии покончили с собой. Насиловали не только немок, но и русских женщин, освобожденных из «фашистской неволи». Насилие продолжалось и позже. По словам доктора Питера Шульце (Представительство Фонда Эберта), «…миллионы немецких женщин были изнасилованы после 1945 года с согласия командования, и даже с согласия Политбюро…». Допускаю, что кремль сознательно ставил задачу необратимо изменить генофонд Германии. Впрочем, эта тяжелая тема заслуживает отдельной статьи…
Итак. Вся «великая отечественная война» - это сплошная фантасмагория ржевов и зееловских высот, больших и малых. Фантасмагория жертвенной бойни, осененной, как заклинанием, «великим русским словом “надо”». Эту войну и эту победу можно правильно осмыслить лишь в контексте истории советского рабства. И шире того: ее действительно можно считать иконой души российского Мега-Государства, иконой ордынско-имперского зла, поработившего когда-то русских. Повторяю, важно осознать: «великая победа» Советов стоит в одном ценностном ряду с ГУЛАГом, как выражение ненависти и презрения к свободе и человеческому достоинству. Она вобрала в себя сущностные, изначальные качества Орды-России, лишь усиленные большевиками: «азиатский способ производства» как в экономике, так и в методах ведения войны, а также предельный антиевропейский пафос (неспроста многие историки-патриоты рассматривают «великую победу» как судьбоносную «разборку» России с гнилым Западом, подготовленную всей предшествующей историей). Можно сказать, что «великая отечественная война», «великая победа» - это концентрат России как идеи, ее палладиум, требующий постоянных «каждений», и разрушение которого обессмысливает и даже упраздняет Империю. «Великая победа» - это сегодня первый и последний из имперских смыслов; только она еще как-то сплачивает лоскутное, рыхлое, патологически огромное пространство Эрэфии и подпитывает фантом «единой российской нации». Только она все еще способна будить в массовом сознании стереотипы жертвенности и стадности, столь необходимые кремлю сегодня, когда бьет час окончательного исторического банкротства имперского централизма. Именно фетиш «великой победы» все еще позволяет допотопной бюрократической пирамиде эксплуатировать российские регионы, прежде всего – русские, поскольку примиряет народное сознание с этим чудовищным Сверх-Государством, «спасшим нас от Гитлера». Более того: «великая победа» привносит в русское сознание сладенькое, рабское чувство сродства с Империей, которая в наших глазах, подернутых слезами восторга, превращается из кровожадного молоха в патетическую «мать-родину». Тут-то и возникают холопский энтузиазм, холопская гордость и холопский патриотизм, заквашенные на холопской любви к Хозяину.
Ангел «Звездоний» явился Сергею Шойгу совсем не случайно. Архаичный имперский монстр на грани краха. И потому надо срочно превратить главный пропагандистский фетиш в своего рода государственную религию. Закон, предлагаемый Шойгу, призван утвердить религиозную непререкаемость совкового мифа о «великой победе». В случае его принятия, всякое свободомыслие по этой части будет рассматриваться как антигосударственное деяние со всеми вытекающими последствиями для «еретиков». Историческая наука, свободная историческая публицистика в России закончились. Теперь даже рассказ генерала Титова может стать криминальным деянием, я уж не говорю про Виктора Астафьева с его «Прокляты и убиты»…
Короче, отсталая восточная деспотия с восточным культом
«Я считаю, что нашему парламенту надо принять закон, который бы предусматривал уголовную ответственность за отрицание победы СССР в Великой Отечественной войне и тогда бы президенты некоторых стран, отрицающие это, не смогли бы безнаказанно приезжать в нашу страну. А мэры некоторых городов, прежде чем сносить памятники, несколько раз подумают об этом».
Спустя короткое время эту яркую, хоть и коряво озвученную идею поддержали Генеральный прокурор РФ Юрий Чайка и вице-спикер Госдумы Владимир Жириновский. Очевидно, что мы имеем дело с важной законодательной инициативой, спущенной с высот кремлевских башен.
Она далеко не случайна. Возвращение к советскому культу победы началось еще во времена позднего Ельцина, когда ему стала очевидной невозможность превращения России с ее ордынско-имперской природой в нормальное национальное и демократическое государство европейского типа. Потому-то он и передал власть непосредственно Лубянке в лице Путина. С тех пор фанфары праздника «великой победы» звучали все громче, а сегодня стали уже вполне по-брежневски оглушительными.
Но, как видим, этого кремлю мало. Сейчас, в эпоху Второго Совка, усилиями лубянских мудрецов и их подручных идеологов «великая победа» превращается в «замковый камень» всей культурно-государственной концепции России-Империи, в этакое средоточие всего российского метаисторического мифа, в высший смысл и оправдание имперской истории. Более того: «великая победа» становится, по сути, религией. Верный путинский трубадур Александр Проханов, чья обязанность - всегда бежать чуть впереди кремлевского «паровоза», прямо пишет в статье под названием «Победа – религия, Сталин – святой»:
«Победа в Великой Отечественной войне должна быть приравнена к сотворению Адама, избавлению земной жизни в ковчеге Ноя, пришествию на землю Христа. Во все эти переломные моменты, когда у мироздания был выбор — "быть или не быть человеку", — возникали мощные, творящие силы, продлевающие людское бытие. Русские "катюши" и танки, дивизии Жукова и Конева, красный флаг на берлинском куполе, заздравный тост Сталина — были выражением закона Вселенной, согласно которому развивается земное человечество».
Статья заканчивается мощным совковым апофозом: «Каждый год 9 мая в заволжской степи, покрытой первыми цветами, там, где соединились Сталинградский и Донской фронты, возникает Ангел. Громадный, прекрасный, с сияющими очами, плещет алыми крыльями. На груди у него бриллиантовая пятиконечная звезда. Он летит над местами святой Победы, благословляет все могилы, все обелиски, целует оставшихся в живых ветеранов, осеняет знамением остатки блиндажей и окопов. Прилетает в Москву, к Кремлевской стене. Опускается на могилу Вождя. Накладывает на зеленый дерн свои светящиеся руки, посылая в святую могилу животворное тепло. Слышит, как откликаются теплом нетленные мощи. Затем Ангел Победы подымается в рост, выше колокольни Ивана Великого, и взмывает в небо. И кажется, что крылья его трепещут, как военная плащ-палатка».
Вообще-то этот прохановский ангел «Звездоний» возник еще на небосклоне позднего советизма. Именно тогда выдыхающаяся красная империя молитвенно обратилась к 9-му мая как своей последней скрепе, последнему стимулу – и культ «великой победы» стал приобретать отчетливые квази-религиозные черты, роднящие его с деспотическим семитским монотеизмом. Он стал действительно культом. Взять хотя бы мемориал на Поклонной горе – наверное, мало кто анализировал его мрачноватый символизм. Обширное пространство перед купольным Музеем ВОВ уставлено каменными скамьями, напоминающими темные надгробья. Меж ними рядами протянулись фонтаны, вечером подсвеченные красным, что создает полное впечатление фонтанирующей крови. А над всем вздымается, как черная игла, стела с «богиней Никой» на вершине, а в действительности – с тем самым ангелом «Звездонием» в компании двух ангелят, трубящих в трубы и сильно напоминающих аналогичных персонажей из Откровения Иоанна.
Это не мемориал «победы», а скорее мемориал Жертвы, точнее Жертвоприношения. Жертвоприношения во имя существования имперского сверх-государства. Это мемориал великого насыщения Империи ее любимой и необходимейшей пищей – кровью «титульного» народа.
Вспомним недавний фильм «Ржев: неизвестная битва Георгия Жукова» по НТВ, раскритикованный патриотами, в частности, Александром Бобровым, как «очернительский». Мне фильм тоже не особо понравился, но по причине прямо противоположной: на мой взгляд, он подпорчен советскими штампами сомнительной достоверности (рассказы о «зверствах оккупантов», об «угоне» немцами 60-ти тысяч жителей Калининской области, в действительности бежавших от наступавшей советчины, как и 50 тысяч – из соседней Брянщины). То есть фильм, на мой взгляд, получился недостаточно антисоветским. Но сейчас речь не об этом. В фильме прозвучала фраза немецкого ветерана, суммирующая впечатления многих о ведении той войны советской стороной: «ЖИВЫХ ЛЮДЕЙ КАК СКОТ ЗАГОНЯЛИ НА УБОЙ». То есть русских гнали на убой как жертвенный скот. Скот бессловесный и безропотный, подобный скоту на кошерных иудейских бойнях. Кстати, само это известное выражение – «гнали» - применительно к своей же солдатской массе появилось в народе как раз во время т.н. «великой отечественной войны». Да и от самих же фронтовиков можно то и дело услышать: нас погнали туда-то.
Из журналов боевых действий 58-го и 18-го пехотных полков вермахта (из состава 6-й пехотной дивизии генерала Гроссманна), оборонявших Ржев на Полунинском рубеже в августе 42-го (Первая Ржевско-Сычевская операция): «Русская пехота атакует густыми толпами (по 500, 1000 и более человек), но речь не идёт об эшелонах - это дикое месиво. Они орут своё дикое "УРА!", но уничтожаются хорошо организованным миномётным и пулемётным огнём. Танки, пытаясь атаковать уступами, медленно пробираются через воронки и рвы. Лишенные поддержки пехоты, не обладающие радиосвязью и оснащенные очень плохой оптикой, они попадают под огонь противотанковой и зенитной артиллерии. Немногие прорвавшиеся становятся жертвами бойцов из групп борьбы с танками» (Н. Белов, Т. Михайлова. Ржев-1942. Битва за высоту 200. Изд.: Тверь, 2000).
Запись от 10 августа: «…Потери русских ужасны. Одних танков в этот день возле Полунина сожжено и подбито 25 (в том числе три КВ-1 и восемь Т-34)».
Запись от 15 августа: «…Перебежчики говорят об огромных потерях, о кучах трупов, устилающих окрестности. Пополнение, которое получают русские, состоит из необученных, необстрелянных мальчишек и из вялых стариков. Солдаты находятся в состоянии глубокой апатии. Управление очень плохое. Полевые командиры погибли. Большое начальство никак не показывает своего существования. Судя по характеру атак, всё это похоже на правду».
Историки Н. Белов и Т. Михайлова поводят итог сражения за высоту с роковым номером «200»: «Все пространство побоища представляло собой страшную картину смерти и разрушения. Это был сплошной, изрытый бесчисленными воронками "кратерный" пейзаж. В деревнях не было ни одного целого строения, а деревень Федорково, Бердихино, Полунино, Галахово и Тимофеево больше не существовало. Вдоль и поперек исполосованные гусеницами, сплошь покрытые рыжей глиной, вывернутой лопатами и взрывами, многострадальные полунинские поля были всюду усыпаны кучами стреляных гильз, банками и ящиками, брошенным и поломанным оружием, обрывками бинтов и снаряжения, обломками бревен и рваной колючей проволокой - всем неисчислимым мусором войны. 150 разбитых и сгоревших, русских танков, громоздившихся тут и там группами и поодиночке, дали повод называть это место Panzerfriedhof -кладбищем танков. А по воронкам и между ними, по разрушенным танками и взрывами окопам и блиндажам валялись тысячи тел погибших бойцов. Большинство из них было разорвано взрывами и раздавлено гусеницами. Всюду во множестве мины, неразорвавшиеся бомбы, снаряды и гранаты.
За четыре недели ожесточенных боев армия генерала Лелюшенко в присутствии генерала Конева, потеряв почти весь свой первоначальный состав и получая многочисленные пополнения, продвинулась на четыре километра, вышла к окраинам Ржева и застряла там на полгода…
<…>
К сожалению, мы не располагаем пока другими документами и не можем дать более полной картины сражения. Полностью ясно лишь то, что оно происходило в духе сражений Первой мировой войны. Что генералы Конев, Захаров и Лелюшенко туповато гнали своих солдат в массовые лобовые атаки, не смущаясь известной прямолинейностью действий русских танков - глухих и почти слепых, наугад стрелявших, в упор не замечавших немецких орудий и без затей скучивавшихся на открытом месте, вваливавшихся в трясины, в воронки или упиравшихся в стеки эскарпов. Советские дивизионные и полковые командиры без размышлений использовали своих пехотинцев в качестве минных тралов и не утруждали себя тактическими изысками, атакуя по минам густыми толпами, на пулеметы и через проволочные заграждения днем и ночью, утром и вечером, в дождь и жару. Импровизировали лишь немногие расчеты, экипажи, отделения или даже отдельные солдаты и очень немногие офицеры низшего звена. Именно они представляли собой наиболее серьезную опасность на поле боя. Их боевой опыт зачастую некому было перенимать, да и сами они, как правило, вскоре погибали или получали ранения.
Немцы оборонялись, как могли, и тоже несли серьезные потери. Мы предполагаем, что оборона полунинского блока стоила жизни примерно 1 тыс. бойцов 6 пехотной дивизии и прикомандированных подразделений. Еще 2-3 тыс. человек были ранены. Лелюшенко потерял здесь, по всей видимости, раз в 10 больше. К сожалению, сами советские генералы - участники штурма Ржева в своих мемуарах скромно обошли молчанием эти события».
Остается лишь уточнить, что в Первой Ржевско-Сычевской операции Советы, по сведениям тверского историка Светланы Герасимовой, имели на участках прорыва 6-7-кратный перевес только в живой силе. На Полунинском рубеже, по данным Н. Белова и Т. Михайловой, советская сторона обладала перевесом в людях – в 10-20 раз, а в бронетехнике – в 20-30 раз. Однако даже завалить немца мясом и железом в этот раз не получилось…
Вот яркий рассказ о совковой цене человеческой жизни. Генерал Михаил Титов, воевавший под командованием Конева, вспоминает о своей лейтенантской молодости:
«Командир дивизии, например, мой бывший командир полка меня однажды спас. В Калинине, когда велись бои, он позвонил новому командиру полка и говорит: “Пришлите, ко мне Титова я ему дам пополнение, два пулеметных расчета”. Меня командир полка послал туда в дивизию. А бои за город уже идут. И в это время командующим фронтом назначен Конев. Я приехал в дивизию, захожу в штаб дивизии, и в это время приезжает Конев, назначенный командующим Калининским фронтом. Приехал прямо в дивизию, потому что она была пока единственной, которая вела бои непосредственно с немцами. Заходит и спрашивает, кто есть кто. Представляется командир дивизии, начальник штаба, замы. Доходит очередь до меня: “А вы кто?” А я стою, ну что я пацаненок. “Я вас спрашиваю”. Я говорю: “Я пришел с переднего края получить”. “Что, с переднего края? Бежать? Расстрелять!” А я думаю, что делать? Ну, молодец командир дивизии, он адъютанту: “Выведете этого лейтенанта туда, за штаб”. Вот, когда мы вышли с ним, он мне говорит: “Слушай, ты давай чеши. Я 2 раза выстрелю, а ты давай чеши по полной!”. Я ему говорю, что расчеты должен получить. “Ну, хорошо, иди вон там возьми свои расчеты и дуй. А я буду стрелять сейчас”. Ну, выстрелил, один раз, второй раз. Ну, я пошел, не знаю уж, что там было. Я получил расчеты и ушел на передний край.
Конев же тогда был в запале, его же самого чуть не расстреляли. Его Жуков спас».
Вот она, азиатская система отношений, определяемая прежде всего страхом, спускаемым по иерархической лестнице. Если офицера могли шлепнуть как муху, не разбираясь, то что уж о простых солдатах говорить…
Как известно, битвой за Ржев в целом командовал упомянутый Жуков. Так бы и назвать книгу об этих подвигах «маршала победы»: «Мясник и его мясорубка». На Ржевском выступе советская сторона за год боев потеряла до полутора миллиона (по другим данным – до двух миллионов) человек. Тем не менее, германская группа армий «Центр» так и не была окружена и уничтожена.
Это был трудный 1942 год, как его потом назвали советские военачальники, «учебный год». Но, может быть, в победном 1945-м совок воевал уже иначе?
Никак нет. Ничему красные стратеги не научились. Все та же орочья «наука побеждать».
Апрель 45-го. Перед Жуковым – отлично укрепленные Зееловские высоты, а за ними, всего в 60 км – Берлин. Как и подо Ржевом, Жуков смело идет на лобовой штурм, бросив пехоту без поддержки танков на неподавленную, глубокоэшелонированную оборону немцев (танки, которые Жуков жалел больше, чем людей, славный маршал ввел в бой лишь потом, убедившись в авантюрности первоначального плана, но это лишь создало неразбериху и хаос: танки давили свою же пехоту, не отставала и советская авиация, усердно бомбившая своих). Фронтовики говорят, что на острие атаки была ударная бригада, сформированная из штрафных рот. В результате с 16 по 19 апреля Жуков уложил около 40 тысяч (по другим данным – до 80 тысяч) собственных солдат, потеряв почти половину бронетехники. Рефреном жуковских приказов тех дней были два слова: «Любой ценой!» Сохранились воспоминания одного немецкого солдата, который был вторым номером в пулеметном расчете на Зееловских высотах. В течение дня перед их дотом выросла гора трупов советских солдат, и первый номер, не выдержав этого зрелища, сошел с ума. Он готов был участвовать в войне, но не в бойне. Слабые европейские нервы…
Очевидцы рассказывают, что Зееловские высоты по сей день испещрены русскими могилами с какой-то поистине инфернальной надписью: «Неизвестно». Ну да, пушечное мясо – оно ведь среднего рода…
А вот что происходило на улицах германской столицы (вспоминает танкист, участник событий): «1945 год. Берлин. Начало аллеи “Франкфурктер Тор” (Франкфуртские ворота). По направлению к центру города в кильватер выстраивается наша танковая бригада. Впереди, до самого центра, разбитая улица, в развалинах домов которой, в подвалах, засели сопливые мальчишки с фаустпатронами. Почти так же, как мы видим иногда по телевизору раздельные старты лыжников на первенстве мира, когда через секунд тридцать по писку системы “Лонжин” стартер командует – “пошел”, вот так же, почти с тем же интервалом, той же командой – “пошел”, пускали в последний путь танки моей несчастной бригады, с боями прошедшей кровавый путь до фашистской столицы; Казалось бы все позади - вот она Победа. Но нет, так просто у нас не бывает ... Каждая машина проскакивала 400-600 метров, после чего конец был для всех одинаков - танк расстреливался в упор фаустпатронами и, с учетом крайне разрушительного заброневого действия этого нового для нас боеприпаса, мало кто из членов экипажа имел возможность спастись. Прикинув эту арифметику, я без труда рассчитал, что жить мне осталось минут шесть. Но видимо везуха была на моей стороне - когда перед моим танком осталось всего две машины, эту бессмысленную бойню остановили. Кто принял решение я не знаю, да и было не до выяснений ... ».
Бойня. Опять это слово – бойня. Виктор Суворов: «В Берлине Жуков без толку сжег две танковых армии».
Кстати (об этом писали уже многие): в конце декабря 94-го – начале января 95-го чеченцы устроили Грачеву в Грозном новый Берлин. Ельцинскому генералу советской выучки, видать, не терпелось стать вторым Жуковым. История быстрой гибели Майкопской бригады, из 26 танков потерявшей 20 машин (не считая десятков БМП), живо напоминает вышеприведенный рассказ ветерана-танкиста. Да и в августе прошлого года российская армия, верная жуковским традициям, демонстрировала чудеса неэффективности, задавив грузин численным перевесом в технике и людях.
Берлинская операция стоила советской стороне 361367 солдатских жизней. Среднесуточные потери Советов составляли 15 712 человек. Это была самая кровавая наступательная операция Второй мировой войны. Воинам-рабам, безропотно шедшим на убой по приказу золотопогонных мясников, кинули соответствующую награду: им позволили «растоптать расовую гордость немецких женщин» (как призывал Илья Эренбург). В 2002 году вышла книга английского историка Энтони Бивора, в которой автор доказывает, что в первой половине победного 1945-го советские солдаты изнасиловали в Германии два миллиона немецких женщин. Только в Берлине красные изнасиловали 130 тысяч женщин, из которых 10 тысяч впоследствии покончили с собой. Насиловали не только немок, но и русских женщин, освобожденных из «фашистской неволи». Насилие продолжалось и позже. По словам доктора Питера Шульце (Представительство Фонда Эберта), «…миллионы немецких женщин были изнасилованы после 1945 года с согласия командования, и даже с согласия Политбюро…». Допускаю, что кремль сознательно ставил задачу необратимо изменить генофонд Германии. Впрочем, эта тяжелая тема заслуживает отдельной статьи…
Итак. Вся «великая отечественная война» - это сплошная фантасмагория ржевов и зееловских высот, больших и малых. Фантасмагория жертвенной бойни, осененной, как заклинанием, «великим русским словом “надо”». Эту войну и эту победу можно правильно осмыслить лишь в контексте истории советского рабства. И шире того: ее действительно можно считать иконой души российского Мега-Государства, иконой ордынско-имперского зла, поработившего когда-то русских. Повторяю, важно осознать: «великая победа» Советов стоит в одном ценностном ряду с ГУЛАГом, как выражение ненависти и презрения к свободе и человеческому достоинству. Она вобрала в себя сущностные, изначальные качества Орды-России, лишь усиленные большевиками: «азиатский способ производства» как в экономике, так и в методах ведения войны, а также предельный антиевропейский пафос (неспроста многие историки-патриоты рассматривают «великую победу» как судьбоносную «разборку» России с гнилым Западом, подготовленную всей предшествующей историей). Можно сказать, что «великая отечественная война», «великая победа» - это концентрат России как идеи, ее палладиум, требующий постоянных «каждений», и разрушение которого обессмысливает и даже упраздняет Империю. «Великая победа» - это сегодня первый и последний из имперских смыслов; только она еще как-то сплачивает лоскутное, рыхлое, патологически огромное пространство Эрэфии и подпитывает фантом «единой российской нации». Только она все еще способна будить в массовом сознании стереотипы жертвенности и стадности, столь необходимые кремлю сегодня, когда бьет час окончательного исторического банкротства имперского централизма. Именно фетиш «великой победы» все еще позволяет допотопной бюрократической пирамиде эксплуатировать российские регионы, прежде всего – русские, поскольку примиряет народное сознание с этим чудовищным Сверх-Государством, «спасшим нас от Гитлера». Более того: «великая победа» привносит в русское сознание сладенькое, рабское чувство сродства с Империей, которая в наших глазах, подернутых слезами восторга, превращается из кровожадного молоха в патетическую «мать-родину». Тут-то и возникают холопский энтузиазм, холопская гордость и холопский патриотизм, заквашенные на холопской любви к Хозяину.
Ангел «Звездоний» явился Сергею Шойгу совсем не случайно. Архаичный имперский монстр на грани краха. И потому надо срочно превратить главный пропагандистский фетиш в своего рода государственную религию. Закон, предлагаемый Шойгу, призван утвердить религиозную непререкаемость совкового мифа о «великой победе». В случае его принятия, всякое свободомыслие по этой части будет рассматриваться как антигосударственное деяние со всеми вытекающими последствиями для «еретиков». Историческая наука, свободная историческая публицистика в России закончились. Теперь даже рассказ генерала Титова может стать криминальным деянием, я уж не говорю про Виктора Астафьева с его «Прокляты и убиты»…
Короче, отсталая восточная деспотия с восточным культом
Троцкий и Жуков
Поэт и историк Владимир Карпец недавно написал статью «Советская номенклатура: несостоявшаяся инициация».
Суть ее проста: державник Сталин ликвидировал ленинских «безродных космополитов» и заменил их новым элитным слоем: русскими выдвиженцами, преимущественно деревенского происхождения. Они-то и стали становым хребтом «московского тяглового строя» новой, советской генерации.
Однако после смерти Сталина, державшего свою номенклатуру в постоянном страхе, выдвиженцы оборзели и обуржуазились. Кончилось это перестройкой и конвертацией власти в собственность.
Точкой отсчета сталинского переворота Карпец называет 1924 год – год ленинского призыва в партию. Именно тогда, образно говоря, на смену коллективному Троцкому попер коллективный Жуков. И если первому была нужна мировая революция, то второму – «социализм в отдельно взятой стране», по Карпецу – новый вариант формулы «православие, самодержавие, народность».
Собственно, в самой этой схеме нет ничего неожиданного. Обычная патриотическая историософия. Мне интереснее другое: лучше ли Жуков, чем Троцкий?
Для патриотов, понятно, тут вопроса нет. Можно ли выбирать между еврейским интеллигентишкой и настоящим русаком от сохи?
Да я и не выбираю. Просто сопоставляю знаковых представителей двух элит.
И тот, и другой командовали красной армией, правда, в разное время. Причем методы командования у обоих были одинаковы: нещадные расстрелы, репрессии, нагнетание животного страха. Но Троцкий хотя бы оратор был сильный, писатель опять же, стилист, а Жуков кроме матершины никакого литературного языка так и не освоил. В отличие от «жыда», этот крутой почвенник сам писать книги так и не выучился.
Да, и тот, и другой – палачи. Но вот понятие «хам» к Троцкому все же неприменимо. А Жуков – и палач, и хам. Хам не бытовой, а бытийный, онтологический.
И тот, и другой свою «живую силу» не жалели. Но вряд ли Троцкий бросал красноармейцев на минные поля, и уж точно не проводил армейские учения в условиях применения атомного оружия. Тут «жыду» до русского патриота, выходца из гущи народа ох как далеко. Впору частушки сочинять: «Куда там Троцкому до полигона Тоцкого…»
Оба изо всех сил рвались под красным знаменем на запад. Еврея Троцкого вовремя остановили под Варшавой, а русский Жуков преуспел больше: отхватил-таки для лагеря социализма пол-Европы.
Кстати, забавно: и того, и другого сравнивали с Георгием Победоносцем. Есть советский плакат 1918 года: Троцкий с пятиконечной звездой вместо нимба, на коне, поражает копьем змия контрреволюции (как видим, большевики изначально апеллировали к «московско-тягловым» архетипам). И Жукова патриотическая общественность также величает «Святым Георгием», это общеизвестно. Как любит повторять Владимир Карпец, бывают странные сближенья…
Но главное сходство – отношение к народу как к мусору. Однако заметим, что для Троцкого этот народ все же своим не был. А Жуков вышел из этого народа, чем всю жизнь кичился. И, тем не менее, относился к нему также как и Троцкий, если не хуже.
Теперь о «буржуазном перерождении». Да не было никакого перерождения, потому что перерождаться было в принципе нечему – ни в ленинской элите, ни в сталинской. И первая, и вторая были вполне себе «буржуазны». Ильич, например, обожал пожить в буржуазной Европе, потягивая вкусное пивко. Ни в чем себе не отказывал, благо, что партийные средства позволяли. «Пожить» товарищи умели и после захвата власти в России. Скажем, для жен Луначарского и Каменева в голодные времена военного коммунизма в Кремле оборудовали кондитерскую, где элитный пекарь изготавливал для этих красных бабешек пирожные. Кроме того, жена Луначарского регулярно получала из Европы модные обновы. Да и самого Троцкого трудно назвать аскетом – разъезжал по фронтам в супер-комфортабельном поезде, включавшем в себя царский вагон-гараж с 5-ю автомобилями и вагон-рефрижератор, набитый дефицитной по тем временам снедью.
Что же касается Жукова, то этот стойкий кадр обуржуазился еще при жизни Сталина, когда после победы над Гитлером вагонами гнал из оккупированной Германии всевозможное добро. И не он один, разумеется. Столь же яркими представителями сталинской элиты были и боевые товарищи «маршала победы»– генерал-мародеры Телегин, Серов, Крюков… У последнего была жена – дюже голосистая Лидия Русланова, тоже «из народа», любительница дорогих картин и бриллиантов в большом количестве (лучше ли эта "русачка" жены Каменева?). Виктор Суворов называет ее просто скупщицей краденого. Желание «пожить» у хамов, пусть и элитных, в крови. Тут уж и товарищу Сталину пришлось вмешаться: понял он, что опьяневшая от «великой победы» элита стремительно превращается в неуправляемую банду воров. Щелкнул кнутом, привел зарвавшихся сатрапов в чувство…
Кто же из них хуже: Троцкий или Жуков? По мне – Жуков и ему подобные выдвиженцы. Именно потому, что как бы «свои», «из народа»; именно потому, что с подачи велеречивых патриотических идеологов именуются «русской партией в КПСС», тогда как ничем по существу от «интернационалистов» не отличаются. Однако если троцкие открыто презирали и ненавидели русских, то жуковы, это хамское отребье нашего народа, научились прикрывать свою антирусскую деятельность апелляциями к «патриотизму», «национальным чувствам» и даже православию сергианского розлива. Что, разумеется, гораздо омерзительней откровенной русофобии.
Кстати, начинали жуковы как холуи троцких. Ну типа Шарикова при Швондере. Причем, кровавые холуи. Начало карьеры «маршала победы» - участие в подавлении Тамбовского народного восстания. По существу, это было не подавление, а геноцид. Так вот калужский мужик Жуков под корень изводил мужиков тамбовских, причем очень старался. По мне, Георгий Константинович гораздо гаже «космополитов» из ленинского ЦК, руководивших стратегией тамбовского геноцида.
Как там предсказывал мудрый профессор Преображенский: Шариков сожрет Швондера. Вот и вся суть смены советских элит. А патриотические идеологи нам настойчиво предлагают «судьбоносный» выбор между Швондером и Шариковым. В пользу последнего, разумеется. И при этом горько сожалеют, что, дескать, Шариков не прошел-таки «инициацию».
Шариков – и «инициация». Мда, очень смешно, учитывая быдловатую рожу Полиграфыча (да и Константиныча)…
А всего делов-то: Шариков отобрал у Швондера кнут азиатского способа правления. Но кнут, оказавшись в руках Шарикова, остался кнутом. Россия всегда (в большей или меньшей степени) оставалась Ордой – что при царях, что при «жыдах-комиссарах», что при Сталине. И вся патриотическая идеология сводится к выяснению, кто лучше: цари или Сталин («жыды», понятно, заведомо не рассматриваются). Это называется дискуссией между белыми и красными патриотами, на которой умышленно зациклили современное русское самосознание.
Активной – да, можно сказать элитной – части русских действительно предстоит инициация - национал-демократическая. Суть ее – в решительном осмыслении антирусской природы России. Это инициация западническая, европейская, органично включающая в себя и позитивно-расовую, и прогрессистско-демократическую составляющие. Она предполагает упразднение азиатской, по своей сути, «исторической России», упразднение Империи с ее вечным централизмом, бюрократией и презрением к реальным русским интересам. Эта инициация предполагает волю к новой родине (или родинам), к новой истории. Эта инициация уже совершается, что видно из наличия целого ряда русских регионалистских проектов, в частности проекта «Республика Залесская Русь».
И наша инициация состоится.
Суть ее проста: державник Сталин ликвидировал ленинских «безродных космополитов» и заменил их новым элитным слоем: русскими выдвиженцами, преимущественно деревенского происхождения. Они-то и стали становым хребтом «московского тяглового строя» новой, советской генерации.
Однако после смерти Сталина, державшего свою номенклатуру в постоянном страхе, выдвиженцы оборзели и обуржуазились. Кончилось это перестройкой и конвертацией власти в собственность.
Точкой отсчета сталинского переворота Карпец называет 1924 год – год ленинского призыва в партию. Именно тогда, образно говоря, на смену коллективному Троцкому попер коллективный Жуков. И если первому была нужна мировая революция, то второму – «социализм в отдельно взятой стране», по Карпецу – новый вариант формулы «православие, самодержавие, народность».
Собственно, в самой этой схеме нет ничего неожиданного. Обычная патриотическая историософия. Мне интереснее другое: лучше ли Жуков, чем Троцкий?
Для патриотов, понятно, тут вопроса нет. Можно ли выбирать между еврейским интеллигентишкой и настоящим русаком от сохи?
Да я и не выбираю. Просто сопоставляю знаковых представителей двух элит.
И тот, и другой командовали красной армией, правда, в разное время. Причем методы командования у обоих были одинаковы: нещадные расстрелы, репрессии, нагнетание животного страха. Но Троцкий хотя бы оратор был сильный, писатель опять же, стилист, а Жуков кроме матершины никакого литературного языка так и не освоил. В отличие от «жыда», этот крутой почвенник сам писать книги так и не выучился.
Да, и тот, и другой – палачи. Но вот понятие «хам» к Троцкому все же неприменимо. А Жуков – и палач, и хам. Хам не бытовой, а бытийный, онтологический.
И тот, и другой свою «живую силу» не жалели. Но вряд ли Троцкий бросал красноармейцев на минные поля, и уж точно не проводил армейские учения в условиях применения атомного оружия. Тут «жыду» до русского патриота, выходца из гущи народа ох как далеко. Впору частушки сочинять: «Куда там Троцкому до полигона Тоцкого…»
Оба изо всех сил рвались под красным знаменем на запад. Еврея Троцкого вовремя остановили под Варшавой, а русский Жуков преуспел больше: отхватил-таки для лагеря социализма пол-Европы.
Кстати, забавно: и того, и другого сравнивали с Георгием Победоносцем. Есть советский плакат 1918 года: Троцкий с пятиконечной звездой вместо нимба, на коне, поражает копьем змия контрреволюции (как видим, большевики изначально апеллировали к «московско-тягловым» архетипам). И Жукова патриотическая общественность также величает «Святым Георгием», это общеизвестно. Как любит повторять Владимир Карпец, бывают странные сближенья…
Но главное сходство – отношение к народу как к мусору. Однако заметим, что для Троцкого этот народ все же своим не был. А Жуков вышел из этого народа, чем всю жизнь кичился. И, тем не менее, относился к нему также как и Троцкий, если не хуже.
Теперь о «буржуазном перерождении». Да не было никакого перерождения, потому что перерождаться было в принципе нечему – ни в ленинской элите, ни в сталинской. И первая, и вторая были вполне себе «буржуазны». Ильич, например, обожал пожить в буржуазной Европе, потягивая вкусное пивко. Ни в чем себе не отказывал, благо, что партийные средства позволяли. «Пожить» товарищи умели и после захвата власти в России. Скажем, для жен Луначарского и Каменева в голодные времена военного коммунизма в Кремле оборудовали кондитерскую, где элитный пекарь изготавливал для этих красных бабешек пирожные. Кроме того, жена Луначарского регулярно получала из Европы модные обновы. Да и самого Троцкого трудно назвать аскетом – разъезжал по фронтам в супер-комфортабельном поезде, включавшем в себя царский вагон-гараж с 5-ю автомобилями и вагон-рефрижератор, набитый дефицитной по тем временам снедью.
Что же касается Жукова, то этот стойкий кадр обуржуазился еще при жизни Сталина, когда после победы над Гитлером вагонами гнал из оккупированной Германии всевозможное добро. И не он один, разумеется. Столь же яркими представителями сталинской элиты были и боевые товарищи «маршала победы»– генерал-мародеры Телегин, Серов, Крюков… У последнего была жена – дюже голосистая Лидия Русланова, тоже «из народа», любительница дорогих картин и бриллиантов в большом количестве (лучше ли эта "русачка" жены Каменева?). Виктор Суворов называет ее просто скупщицей краденого. Желание «пожить» у хамов, пусть и элитных, в крови. Тут уж и товарищу Сталину пришлось вмешаться: понял он, что опьяневшая от «великой победы» элита стремительно превращается в неуправляемую банду воров. Щелкнул кнутом, привел зарвавшихся сатрапов в чувство…
Кто же из них хуже: Троцкий или Жуков? По мне – Жуков и ему подобные выдвиженцы. Именно потому, что как бы «свои», «из народа»; именно потому, что с подачи велеречивых патриотических идеологов именуются «русской партией в КПСС», тогда как ничем по существу от «интернационалистов» не отличаются. Однако если троцкие открыто презирали и ненавидели русских, то жуковы, это хамское отребье нашего народа, научились прикрывать свою антирусскую деятельность апелляциями к «патриотизму», «национальным чувствам» и даже православию сергианского розлива. Что, разумеется, гораздо омерзительней откровенной русофобии.
Кстати, начинали жуковы как холуи троцких. Ну типа Шарикова при Швондере. Причем, кровавые холуи. Начало карьеры «маршала победы» - участие в подавлении Тамбовского народного восстания. По существу, это было не подавление, а геноцид. Так вот калужский мужик Жуков под корень изводил мужиков тамбовских, причем очень старался. По мне, Георгий Константинович гораздо гаже «космополитов» из ленинского ЦК, руководивших стратегией тамбовского геноцида.
Как там предсказывал мудрый профессор Преображенский: Шариков сожрет Швондера. Вот и вся суть смены советских элит. А патриотические идеологи нам настойчиво предлагают «судьбоносный» выбор между Швондером и Шариковым. В пользу последнего, разумеется. И при этом горько сожалеют, что, дескать, Шариков не прошел-таки «инициацию».
Шариков – и «инициация». Мда, очень смешно, учитывая быдловатую рожу Полиграфыча (да и Константиныча)…
А всего делов-то: Шариков отобрал у Швондера кнут азиатского способа правления. Но кнут, оказавшись в руках Шарикова, остался кнутом. Россия всегда (в большей или меньшей степени) оставалась Ордой – что при царях, что при «жыдах-комиссарах», что при Сталине. И вся патриотическая идеология сводится к выяснению, кто лучше: цари или Сталин («жыды», понятно, заведомо не рассматриваются). Это называется дискуссией между белыми и красными патриотами, на которой умышленно зациклили современное русское самосознание.
Активной – да, можно сказать элитной – части русских действительно предстоит инициация - национал-демократическая. Суть ее – в решительном осмыслении антирусской природы России. Это инициация западническая, европейская, органично включающая в себя и позитивно-расовую, и прогрессистско-демократическую составляющие. Она предполагает упразднение азиатской, по своей сути, «исторической России», упразднение Империи с ее вечным централизмом, бюрократией и презрением к реальным русским интересам. Эта инициация предполагает волю к новой родине (или родинам), к новой истории. Эта инициация уже совершается, что видно из наличия целого ряда русских регионалистских проектов, в частности проекта «Республика Залесская Русь».
И наша инициация состоится.
ЗОЛОТЫЕ КУПОЛА И ЗОЛОТАЯ ОРДА
«…Золотая, дремотная Азия
Опочила на куполах».
С. Есенин.
Вышедший недавно первый номер «византистского альманаха» «Северный Катехон» побудил меня к новым размышлениям о месте русских в России, а также о месте и роли самой России в мировой истории.
Византизм, по выражению его современного апологета Аркадия Марковича Малера (как и в случае с Мишей Берлиозом, не путайте с известным композитором), есть «политическая идеология Православной Традиции», определившая Россию, ее историческую судьбу. «Византийский дух, византийские начала и влияния, как сложная ткань нервной системы, пронизают насквозь весь великорусский организм», - писал когда-то первый византист К.Н. Леонтьев (1831-1891).
Однако, на мой взгляд, можно дать формулировку более конкретную: византизм - это азиатчина в православной упаковке. Именно азиатская природа византизма определила его главную, антизападную составляющую, делающую его столь привлекательным для наших консерваторов всех мастей - от монархистов до евразийцев и сталинистов.
Суть византизма хорошо видна из описания одного из приемов при дворе византийского императора, в ходе которого греки, как и положено по царьградскому этикету, опускались перед базилевсом на колени, а послы германского императора гордо стояли в полный рост - так, как привыкли стоять перед своим государем. Византия - это логический продукт мультикультурных и мультирасовых процессов, запущенных еще Александром Македонским, который был весьма подвержен влиянию восточных деспотий. Сцена при византийском дворе - емкий образ цивилизационного противостояния, самым драматическим образом отразившегося на судьбе русского народа.
Обычно начало «русского византизма» ведут от брака Ивана Третьего с Софьей Палеолог (1472), когда Москва объявила себя преемницей Византии. Это верно, но лишь отчасти. В действительности московский византизм заявил о себе годом раньше, в 1471-м, когда состоялся первый поход Ивана Третьего на вольный Великий Новгород - оплот истинной, европейской Руси, которая была органичной частью Западного мира, в частности, Ганзейского союза. Этот поход стал кровавой манифестацией московского византизма, бросившей новгородскую свободу под копыта своей татарской конницы. Поскольку после стояния на Угре Москва из окраинного улуса превратилась в новый Сарай, брак Ивана с Софьей Палеолог легитимизировал Золотую Орду на новом историческом этапе. Это и есть «Третий Рим», «русский византизм» - Орда в золоченой православной упаковке, благополучно здравствующая по сей день. И поэтому антизападный пафос в «идеологии византизма» - основополагающий. С присущей ему прямотой Константин Леонтьев призывал «отрясти романо-германский прах с наших азиатских подошв». Не случайно, что знаковые фигуры византизма - Иван Третий, Иван Грозный, кстати, потомок Мамая - яро ненавидели Новгород, который воплощал в себе европейскую альтернативу московскому историческому пути.
Вообще, татарщина - главный компонент «русского византизма», с которым по важности может поспорить лишь развесистая восточно-христианская церковность. Причем этим фактом бравируют и сами византисты, и близкие к ним круги. Так К. Леонтьев сожалел, что татары, завоевав Русь, не составили ее аристократию (кстати, он ошибался!), и вообще всячески превозносил российский «азиатизм», по его мнению, оберегавший русских «от подобострастных предрассудков в пользу Европы». Очевидно, что по этим параметрам «русский византизм» предвосхитил «интуиции» евразийства, совпадая с ним «до степени смешения». Не случайно, что в мировоззрении таких классиков евразийства, как Г. Флоровский, П. Савицкий, Н. Трубецкой византизм занимал центральное место, равно как и в системе взглядов евразийцев новейшего времени - достаточно назвать В. Кожинова и А. Дугина. Первый превозносил Византию как «евразийский плавильный котел» и был ревностным апологетом «византийского наследия», а второй выпустил в 1997 году книгу с красноречивым названием «Абсолют византизма».
Ныне А. Дугин выступает в качестве лидера Международного евразийского движения и духовного вождя Евразийского союза молодежи (ЕСМ) - этаких хунвейбинов от евразийства, которые в ответ на восстановление европейской самоидентификации Украины объявляют войну «оранжевой чуме», «западной эпидемии». Национальный координатор ЕСМ Павел Зарифуллин провозглашает: «Не случаен и тот факт, что Евразийский союз молодежи был учрежден во дворце Ивана Грозного, в Александрове, в сердце опричнины - спустя 440 лет с момента ее создания. Ведь Ивана Грозного, создавшего опричнину, необходимо считать первым евразийцем (равно как и византистом - А.Ш.). Если проследить его генеалогию, мы обнаружим прямое происхождение Грозного от Дмитрия Донского, с одной стороны, и от Хана Мамая, с другой. Именно Грозный впервые поставил татарского царя Симеона Бикбулатовича управлять опричной частью Руси (на самом деле - земской частью, опричнину возглавлял сам Грозный, впрочем, это не принципиально - А.Ш.), большинство офицеров его опричнины происходили из татарских родов, он бился с Западом за Ливонию…». Нетрудно понять, что именно указанный состав ядра опричнины и определил ее людоедское отношение к русскому населению земщины, которая, по словам Костомарова, «представляла собой как бы чужую покоренную страну». А уж чем была для татар-опричников «западэнская» Новгородчина и говорить нечего…
21 сентября этого года на митинге ЕСМ, посвященном 625-летию Куликовской битвы, П. Зарифуллин высказался еще определеннее: «Орда - не есть наш абсолютный враг. Орда, как сказал Лев Гумилев, стала колыбелью Великороссии. Евразийский день Куликова поля - это рождение империи, передача эстафетной палочки империи от ордынцев к русским. С этого момента русским завещано вести народы Евразии к последнему морю, чтобы втоптать западную мразь в Атлантический океан…».
Вот, оказывается, какова историческая миссия русских: идти войной на братьев по расе, на мать-Европу, возглавляя орды цветной неруси. Что, впрочем, уже было, в 1945-м, когда вошедшая в Европу советская армия ужаснула мир масштабами мародерства и насилия, прежде всего сексуального. «Никто точно не знает, сколько всего женщин было изнасиловано, но, по оценкам врачей, в одном только Берлине не менее 100 000 женщин, в возрасте от 10 до 70 лет» («Ревизионистская история: взгляд справа», М., 2003). Иозеф Геббельс записывал в своем дневнике в марте 45-го: «… в лице советских солдат мы имеем дело со степными подонками. Это подтверждают поступившие к нам из восточных областей сведения о зверствах. Они действительно вызывают ужас. Их невозможно даже воспроизвести в отдельности. Прежде всего необходимо упомянуть об ужасных документах, поступивших из Верхней Силезии. В отдельных деревнях и городах бесчисленным изнасилованиям подверглись все женщины от десяти до 70 лет…» (И. Геббельс, «Последние записи», М., 1998).
Впрочем, и это не ново: достаточно вспомнить любезные П. Зарифуллину времена, когда Грозный «бился с Западом за Ливонию». Карамзин пишет что, новгородский иерей Сильвестр, тогда еще приближенный к царю, осуждал ливонскую войну «за варварский образ, с каким она велась, за истребление старых и малых, за бесчеловечные муки над немцами, совершаемые татарами, распущенными по Ливонской земле под начальством Шиг-Алея». Этот Шиг-Алей (Шигалей) был главнокомандующим московскими войсками в Ливонской и Литовской войнах. Кстати, один из центральных персонажей романа Ф.М. Достоевского «Бесы», полусумасшедший теоретик тотального рабства, носит фамилию Шигалев… В романе фигурирует даже такое понятие - шигалевщина. Пожалуй, можно говорить о шигалевщине как устойчивом факторе российской истории, точнее как о византизме в действии. Так вот, взяв в 1577 году ливонский город Венден, московиты устроили жителям резню, а потом изнасиловали всех женщин и девушек…
Похоже, П. Зарифуллин всерьез претендует на роль нового Шиг-Алея. Характерно, что на упомянутом митинге выступал и главный редактор «Северного Катехона» Аркадий Малер (уютно чувствуют себя под византистско-евразийской крышей зарифуллины и малеры с их неприятием «биоэтнического национализма»), а также ряд авторов этого альманаха. Один их них, публицист Егор Холмогоров, недавно опубликовал в газете «Спецназ России» статью о Куликовской битве; кстати, в том же номере помещен сочувственный репортаж о митинге ЕСМ (опять над византийством-евразийством, как и в артузовские времена, тепло, по-домашнему маячат контуры «щитов и мечей»). Суть этой статьи, равно как и митинга ЕСМ, в одном: размыть европейскую, антиазиатскую самоидентификацию русских, которая базируется на народном, пусть и во многом мифологизированном (но в неком высшем смысле верном), представлении о Куликовской битве как о знаковом столкновении со Степью. Автор утверждает, что главный итог битвы - не разгром Мамая, а политическая нейтрализация литовского князя Ягайло, который был конкурентом Москвы в деле консолидации Руси. Е. Холмогорову весьма отрадно, что «собирательницей русских земель» стала-таки Москва, отмеченная тавром татарщины, а не свободная Литовская Русь, сохранившая исконные домонгольские начала. Он пишет: «Россия-2 в форме Литовско-Русского государства не состоялась. И вокруг Москвы образовалось единственно прочное ядро великороссийской государственности. Той самой государственности, на исторические и геополитические контуры которой опирается сегодняшняя Россия». Та самая Россия-Орда, добавим мы, в которой русский народ лишен всякой правовой и политической субъектности; та самая Россия не для русских и становящаяся Россией без русских. Что, похоже, не пугает деятелей вроде П. Зарифуллина, для коего, по его же словам, «русский» - «это не этническая принадлежность, а почетный титул». Который он вполне серьезно собирается жаловать, как шубу с ханского плеча, а у кого-то, напротив, отбирать…
«Москвоцентризм» - пуповина византистско-евразийского комплекса идей. Это, по словам А. Малера, «геополитический императив византизма, это абсолютное условие реализации единственно(?) русской(?) национальной(?) идеологии - Москва - Третий Рим». Подобно Дугину, когда-то канонизировавшего Ленина как «красного аватару гнева», А. Малер вписывает в святцы византизма Ильича, который, перенеся столицу из западнического Питера в первопрестольную, совершил «неосознанную большевиками акцию спасения России», и поет славу «Красной Москве» - «наглядному оправданию интуициям национал-большевизма» - разумеется, ставшей потом оплотом в священной битве с «языческо-нацистскими ордами». Весь этот поповско-агитпроповский бред, увенчанный сентенцией о «трансцендентной войне с Антихристом», заставляет всерьез задаться вопросом: а, действительно, не является ли ленинизм секулярной, «пусть несколько смещенной» проекцией византизма, формой его политического юродства во Христе? Так что молитвенное почитание Ивана Грозного, Малюты Скуратова и Сталина, ныне практикуемое особо продвинутыми православными - это уже день вчерашний; пора, как считает один из моих друзей, решительно ставить вопрос о канонизации Ульянова-Ленина с формулировкой «умученный от жидов». А заодно и «железного Феликса», столь полно воплотившего архетип опричнины на новом историческом этапе…
«Москвоцентризм» пытается насадить в русском сознании идею о безальтернативности нашей истории. «Те, кто отрекается от Москвы, отрекаются от России и Вселенского Православия», - вещает комиссар Малер, приставив этот тезис, как наган, ко лбу оппонентов. А в числе последних у очередных кабинетных теоретиков, как всегда, русский народ, которого издавна мутило от московского унитаристского экспансионизма. Многие исследователи не раз обращали внимание на известные народные пословицы о Москве: «Москва бьет с мыска», «Москва слезам не верит»… А вот еще, из словаря В.И Даля: «От москаля, хоть полы отрежь, да уйди!», «Кто идет? Черт! Ладно, абы не москаль», «С москалем дружись, а за кол держись», «Не за то бьют москаля, что крадет, а чтобы концы хоронил», «Знает москаль дорогу, а спрашивает!». Кстати, из того же источника: «москалить» - значит «мошенничать, обманывать в торговле».
Да, мы отрекаемся от этой России, навязанной русскому народу ордынскими ставленниками; от России, в которой русские вымирают почти по миллиону в год; от России, в которой русские на протяжении всей ее истории были живым материалом для осуществления всевозможных мессианских «проектов», будь то «Третий Рим» или «Третий Интернационал». Все решительнее в той или иной форме заявляют о себе те, кого вдохновляет нереализованная альтернатива московщине, представленная, прежде всего, Новгородской республикой. И все решительнее заявляет о себе исконно русский, солнечно-волевой, психотип - в противоположность сформированному византизмом сумеречному московитскому психотипу, носитель которого, согласно К. Леонтьеву, «специально не создан для свободы». А насчет «вселенского православия»… Во-первых, было ли оно такое когда-нибудь? Скажем, новгородское православие, вобравшее в себя немалую толику язычества, разительно отличалось от московской церковности, возросшей под опекой татар. Во-вторых, сегодня европейское сознание последовательно освобождается от духовного семитизма с его толстыми книгами, и вспоминает свое античное утро. В альманахе «Северный Катехон» цитируется такая мысль Освальда Шпенглера: «Русский дух отодвинет в сторону западное развитие и через Византию непосредственно примкнет к Иерусалиму». Спасибо за такую перспективу! Русский дух и без того тысячу лет плутает по пахучим закоулкам этого заштатного азиатского городишки. Я бы сформулировал так: «Русский дух отодвинет в сторону византизм и непосредственно примкнет к священному Олимпу - обители родных Богов, веселых и грозных».
Византизм - это жернов на шее русского народа. Не случайно, что языческая Русь неизменно враждовала с этой лукавой южной империей, радикально противной нордической природе русов. И то, что русские сегодня стоят на грани исчезновения - прямая «заслуга» византизма. Недавно главный муфтий России Гайнутдин, выступая в Московской соборной мечети на празднике рамадан, громогласно осудил формулу «Россия для русских» и заявил, что при складывающейся демографической и экономической ситуации роль мусульман в жизни страны возрастает. Что это значит? Да то, что демографические и экономические показатели русских, соответственно, падают. Подобно тому, как в ХV веке византизм с его мультирасовыми и мультикультурными парадигмами разложил «Второй Рим» и сдал его туркам, сегодня византизм разлагает и сдает исламу и Китаю «Третий Рим» вместе с его стремительно редеющими европеоидами. Русское самосознание нуждается в переформатировании - духовный «Новгород» должен вытеснить духовную «Москву»; удушливые стереотипы византизма должны пасть под студеным напором освобожденной нордической русскости, что, несомненно, даст и культурные, и политические, и экономические, и геополитические результаты.
Да, византизм - судьба русского народа. Вернее - его злой РОК, определивший «весь великорусский общественный организм». Бросить же дерзостный вызов судьбе, року - это и есть качество истинно арийский души.
Алексей Широпаев, декабрь 2005.
